вопрос Уэйда. — Просто с девочками больше хлопот, чем с мальчиками, а люди склонны больше волноваться о тех, кто доставляет им заботы, чем об остальных.

— А вот Мамушка сказала, что мальчики доставляют много хлопот.

— Ну, Мамушка была просто не в себе. На самом деле она вовсе так не думает.

— Дядя Ретт, а вы бы не хотели иметь мальчика вместо девочки? — с надеждой спросил Уэйд.

— Нет, — поспешил ответить Ретт и, видя, как сразу сник Уэйд, добавил: — Ну, зачем же мне нужен мальчик, если у меня уже есть один?

— Есть? — воскликнул Уэйд и от изумления раскрыл рот. — А где же он?

— Да вот тут, — ответил Ретт и, подхватив ребенка, посадил к себе на колено. — Ты же ведь мой мальчик, сынок.

На мгновение сознание, что его оберегают, что он кому-то нужен, овладело Уэйдом с такой силой, что он чуть снова не заплакал. Он судорожно глотнул и уткнулся головой Ретту в жилет.

— Ты же мой мальчик, верно?

— А разве можно быть… ну, сыном двух людей сразу? — спросил Уэйд: преданность отцу, которого он никогда не знал, боролась в нем с любовью к человеку, с таким пониманием относившемуся к нему.

— Да, — твердо сказал Ретт. — Так же, как ты можешь быть сыном своей мамы и тети Мелли.

Уэйд обдумал эти слова. Они были ему понятны, и, улыбнувшись, он робко потерся спиной об лежавшую на ней руку Ретта.

— Вы понимаете маленьких мальчиков, верно, дядя Ретт?

Смуглое лицо Ретта снова прорезали резкие морщины, губы изогнулись в усмешке.

— Да, — с горечью молвил он, — я понимаю маленьких мальчиков.

На секунду к Уэйду вернулся страх — страх и непонятное чувство ревности. Дядя Ретт думал сейчас не о нем, а о ком-то другом.

— Но у вас ведь нет других мальчиков, верно?

Ретт спустил его на пол.

— Я сейчас выпью, и ты тоже, Уэйд, поднимешь свой первый тост за сестричку.

— У вас ведь нет других… — не отступался Уэйд, но, увидев, что Ретт протянул руку к графину с кларетом, не докончил фразы, возбужденный перспективой приобщения к миру взрослых. — Ох, нет, не могу я, дядя Ретт! Я обещал тете Мелли, что не буду пить, пока не кончу университета, и если я сдержу слово, она подарит мне часы.

— А я подарю тебе для них цепочку — вот эту, которая на мне сейчас, если она тебе нравится, — сказал Ретт и снова улыбнулся. — Тетя Мелли совершенно права. Но она говорила о водке, не о вине. Ты же должен научиться пить вино, как подобает джентльмену, сынок, и сейчас самое время начать обучение.

Он разбавил кларет водой из графина, пока жидкость не стала светло-розовая, и протянул рюмку Уэйду. В этот момент в столовую вошла Мамушка. На ней было ее лучшее воскресное черное платье и передник; на голове — свеженакрахмаленная косынка. Мамушка шла, покачивая бедрами, сопровождаемая шепотом и шорохом шелковых юбок. С лица ее исчезло встревоженное выражение, почти беззубый рот широко улыбался.

— С новорожденной вас, мистер Ретт! — сказала она.

Уэйд замер, не донеся рюмки до рта. Он знал, что Мамушка не любит его отчима. Она никогда не называла его иначе как «капитан Батлер» и держалась с ним вежливо, но холодно. А тут она улыбалась ему во весь рот, пританцовывала да к тому же назвала «мистер Ретт»! Ну и день — все вверх дном!

— Я думаю, вам лучше налить рому, чем кларету, — сказал Ретт и, приоткрыв погребец, вытащил оттуда квадратную бутылку. — Хорошенькая она у нас, верно, Мамушка?

— Да уж куда лучше, — ответила Мамушка и, причмокнув, взяла рюмку.

— Вы когда-нибудь видели ребенка красивее?

— Ну, мисс Скарлетт, когда появилась на свет, уж конечно, была прехорошенькая, а все не такая.

— Выпейте еще рюмочку, Мамушка. Кстати, Мамушка, — это было произнесено самым серьезным тоном, но в глазах Ретта плясали бесенята, — что это так шуршит?

— О, господи, мистер Ретт, да что же еще, как не моя красная шелковая юбка! — Мамушка хихикнула и качнула бедрами, так что заколыхался весь ее могучий торс.

— Значит, это ваша нижняя юбка! Вот уж никогда бы не поверил. Так шуршит, будто ворох сухих листьев переворачивают. Ну-ка, дайте взглянуть. Приподнимите подол.

— Нехорошо это, мистер Ретт! О господи! — слегка взвизгнула Мамушка и, отступив на ярд, скромно приподняла на несколько дюймов подол и показала оборку нижней юбки из красной тафты.

— Долго же вы раздумывали, прежде чем ее надеть, — буркнул Ретт, но черные глаза его смеялись и в них поблескивали огоньки.

— Да уж, сэр, слишком даже долго.

Тут Ретт сказал нечто такое, чего Уэйд не понял:

— Значит, с мулом в лошадиной сбруе покончено?

— Мистер Ретт, негоже это, что мисс Скарлетт сказала вам! Но вы не станете сердиться на бедную старую негритянку?

— Нет, не стану. Я просто хотел знать. Выпейте еще, Мамушка. Берите хоть всю бутылку. И ты тоже пей, Уэйд! Ну-ка, произнеси тост.

— За сестренку! — воскликнул Уэйд и одним духом осушил свою рюмку. И задохнулся, закашлялся, начал икать, а Ретт и Мамушка смеялись и шлепали его по спине.

С той минуты, как у Ретта родилась дочь, он повел себя настолько неожиданно для всех, кто имел возможность его наблюдать, что перевернул все установившиеся о нем представления — представления, от которых ни городу, ни Скарлетт не хотелось отказываться. Ну, кто бы мог подумать, что из всех людей именно он будет столь открыто, столь бесстыдно гордиться своим отцовством. Особенно если учесть то весьма щекотливое обстоятельство, что его первенцем была девочка, а не мальчик.

И новизна отцовства не стиралась. Это вызывало тайную зависть у женщин, чьи мужья считали появление потомства вещью естественной и забывали об этом событии, прежде чем ребенка окрестят. Ретт же останавливал людей на улице и рассказывал во всех подробностях, как на диво быстро развивается малышка, даже не предваряя это — хотя бы из вежливости — ханжеской фразой; «Я знаю, все считают своего ребенка самым умным, но…» Он считал свою дочку чудом, — разве можно ее сравнить с другими детьми, и плевать он хотел на тех, кто думал иначе. Когда новая няня дала малышке пососать кусочек сала и тем вызвала первые желудочные колики, Ретт повел себя так, что видавшие виды отцы и матери хохотали до упаду. Он спешно вызвал доктора Мида и двух других врачей, рвался побить хлыстом злополучную няньку, так что его еле удержали. Однако ее выгнали, после чего в доме Ретта перебывало много нянь — каждая держалась не больше недели, ибо ни одна не в состоянии была удовлетворить требованиям Ретта.

Мамушка тоже без удовольствия смотрела на появлявшихся и исчезавших нянек, ибо не хотела, чтобы в доме была еще одна негритянка: она вполне может заботиться и о малышке, и об Уэйде с Эллой. Но годы уже начали серьезно сказываться на Мамушке, и ревматизм сделал ее медлительной и неповоротливой. У Ретта не хватало духу сказать ей об этом и объяснить, почему нужна вторая няня. Вместо этого он говорил ей, что человеку с его положением не пристало иметь всего одну няню. Это плохо выглядит. Он намерен нанять еще двоих, чтобы они занимались тяжелой работой, а она. Мамушка, командовала ими. Вот такие рассуждения Мамушке были понятны. Чем больше слуг, тем выше ее положение, как и положение Ретта. Тем не менее она решительно заявила ему, что не потерпит в детской никаких вольных негров. Тогда Ретт послал в Тару за Присей. Он знал ее недостатки, но в конце концов она все-таки выросла в доме Скарлетт. А дядюшка Питер предложил свою внучатую племянницу по имени Лу, которая жила у Бэрров, кузенов мисс Питти.

Еще не успев окончательно оправиться, Скарлетт заметила, насколько Ретт поглощен малышкой, и даже чувствовала себя неловко и злилась, когда он хвастался ею перед гостями. Да, конечно, хорошо, если мужчина любит ребенка, но проявлять свою любовь на людях — это казалось ей немужественным. Лучше бы он держался небрежнее, безразличнее, как другие мужчины.