короткое в моей жизни письмо: «Владычица Брюгге. Ваш бельведер, ваш час». Вернулся к себе. Сказал нежное «прости» своей кровати с пологом на четырех столбиках, поднял непокорную скользящую раму и выпорхнул на ледяную крышу. «Выпорхнул» — самое близкое слово: черепица выскользнула и разбилась на гравиевой дорожке внизу. Лежал ничком, в любую секунду ожидая криков и сигналов тревоги, но никто ничего не услышал. Учтивость земли ко мне проявилась в виде услужливого вяза, и я стал пробираться через сад, укрываясь от комнат слуг за рядом фигурных кустов. Обогнул фасад дома и пошел вниз по аллее Монаха. Восточный ветер дул прямо из степей. Рад был овчинному тулупу Эйрса. Слышал скрипы подагрических тополей, крики козодоев в окаменелых лесах, лай обезумевшей собаки, звук своих шагов по мерзлому гравию, усиливающийся пульс в висках, а еще некую печаль — о себе самом, о прошедшем годе. Миновал старый домик привратника и пошел по дороге в Брюгге. Надеялся, что меня подвезет какой-нибудь молочный фургон или телега, но ничего вокруг не было. Звезды меркли в морозном предрассветном небе. В нескольких коттеджах горели свечи; заметил озаренное огнем лицо в кузнице, но дорога на север принадлежала одному только мне.

Так я полагал, но за мной следовал шум автомобиля. Не собираясь прятаться, я остановился и обернулся к нему. Фары меня ослепили, машина замедлила ход, двигатель остановился, и ко мне воззвал знакомый пронзительный голос:

— И куда же это вы крадетесь в столь ужасный час?

Не кто иная, как миссис Дондт, закутанная в черную котиковую шубку. Выслал ли ее Эйрс, чтобы поймать беглого раба? Смутившись, я выдавил из себя, как полный осел:

— Несчастный случай!

Тут же проклял себя за этот тупик лжи, потому что было совершенно ясно, что я пребываю в добром здравии, иду пешком, один, и при мне мой чемодан и ранец.

— Какой ужас! — отозвалась миссис Дондт, воинственно и со знанием дела заполняя за меня мои пробелы. — С другом или родственником?

Я увидел свой спасательный круг.

— С другом.

— А ведь Морти, знаете ли, предостерегал мистера Эйрса от покупки «коули» именно по этой причине! Отказывают в самую критическую минуту. Как глупо со стороны Иокасты — почему она не позвонила мне? Ну же, прыгайте! Одна из моих аравийских кобыл всего час назад родила великолепных жеребцов, и все трое чувствуют себя отлично! Я ехала домой, но слишком возбуждена, чтобы спать, так что отвезу вас в Остенде, если вы разминетесь с тем, кто встречает вас в Брюгге. Я так люблю быть в этот час на дороге! Так что это был за несчастный случай? Ну же, Роберт, встряхнитесь! Никогда не предполагайте самого худшего, пока не соберете все факты.

К рассвету благодаря нескольким простейшим выдумкам достиг Брюгге. Выбрал этот великолепный отель напротив церкви Св. Венцесласа, потому что снаружи он похож на подставку для книг, а его ящики для цветов так мило засажены карликовыми елями. Мои комнаты выходят на спокойный канал с западной стороны. Сейчас, закончив это письмо, вздремну минут сорок, пока не придет пора идти к колокольне. Е. может быть там. Если нет, затаюсь на аллее возле ее школы и перехвачу ее по дороге. Если она там не появится, может оказаться необходимым визит к ван де Вельде. Если мое имя опорочено, переоденусь трубочистом. Если меня раскусят, отправлю длинное письмо. Если длинное письмо перехватят, на туалетном столике ее ждет другое. Я настроен решительно.

Искренне твой, Р. Ф.

P. S.Спасибо тебе за письмо и заботу, но только к чему это клохтанье на манер Матушки Гусыни? Да, разумеется, я в полном порядке — если не считать последствий вышеописанных осложнений с Эйрсом. Более чем в порядке, по правде говоря. Мой мозг способен выполнять любую творческую работу, какую только ни замыслит. Сочиняю лучшее произведение в своей жизни, во всех своих жизнях. В бумажнике у меня имеются деньги, а еще больше — в Первом банке Бельгии. Что напоминает мне вот о чем. Если Отто Янш будет упираться и не сойдет с цены в тридцать гиней за пару Мюнте,^[244] передай ему, чтоб содрал кожу со своей матери и обвалял ее в соли. Узнай, сколько готов выложить этот русский с Грик-стрит.

P. P. S.Одно последнее прозорливое открытие. Еще в Зедельгеме, упаковывая чемодан, заглянул под кровать, чтобы проверить, не закатилось ли туда что-нибудь. Нашел половину разорванного пополам тома, подсунутую под одну из ножек кем-то из давно отбывших гостей, чтобы кровать не качалась. Может, прусским офицером, а то и Дебюсси, кто знает? Ничего об этом не подумал, пока минутою позже до сознания не дошло название на корешке. Грязная работа, но я приподнял кровать и извлек связанные вместе страницы. Так и есть — «Тихоокеанский дневник Адама Юинга». С прерванной фразы и до конца первого тома. Представляешь? Сунул полкниги к себе в чемодан. Оч. скоро проглочу ее целиком. Счастливый умирающий Юинг, так и не увидевший, что за неописуемые чудовища поджидают за углом истории.

Сиксмит,

Работаю по ночам над секстетом «Облачный атлас» до упаду, в совершенно буквальном смысле, ибо нет никакого другого способа, чтобы уснуть. В голове моей — настоящий фейерверк изобретений. Музыка всей жизни, приходящая разом. Границы между шумом и звуком суть условности, теперь я это понимаю. Вообще все границы — условности, в том числе и между нациями. Человек может перейти через любую условность, если только вначале он в состоянии это замыслить. Возьми этот остров, омываемый одновременно тембром и ритмом, не описанный ни в одной из книг по теории, — а он вот здесь! Слышу в голове все инструменты, совершенная ясность, все, чего только ни пожелаю. Когда это будет закончено, во мне, я знаю, ничего не останется, но это кольцо в носу, за которое меня водит судьба, есть не что иное, как философский камень! Человек вроде Эйрса тратит отведенную ему долю в обмолвках и обмылках на протяжении всей затянувшейся жизни. Но не я. Ничего не слышал ни о В. Э., ни о его неверной, язвительной и мелодраматичной супруге. Полагаю, они считают, что я удрал домой, в Англию. Прошлой ночью снилось, как я падал из «Западного империала», вцепившись в водосточную трубу. Скрипичная нота, отвратительно искаженная, — это последняя нота в моем секстете.

Чувствую себя превосходно. Дьявольски превосходно! Хотелось бы мне, чтобы ты увидел эту яркость. Пророки слепли, когда видели Иегову. Заметь, не глохли, а слепли, ты понимаешь, насколько это важно. Все еще его слышу. Весь день говорю сам с собой. Поначалу делал это неосознанно, человеческий голос так меня успокаивает, но теперь требуется немалое усилие, чтобы остановиться, так что позволяю этому продолжаться и продолжаться. Когда не сочиняю, выхожу на прогулки. Теперь мог бы написать путеводитель по Брюгге, будь у меня достаточно места и времени. Хожу по бедным кварталам, не только по кущам богатства. За грязным окном какая-то старушка расставляла в вазе букет. Постучал по стеклу и попросил ее меня полюбить. Сморщила губы — не думаю, чтобы она говорила по-французски, но я попробовал снова. В окне появился какой-то тип с башкой что твое пушечное ядро, абсолютно без подбородка, и выплеснул на меня и моих домашних целый ушат злобных ругательств.

Ева. Ежедневно взбираюсь на колокольню, напевая песенку удачи по одному слогу на такт: «Се-го- дня-быть-ей-здесь-се-го-дня-се-го-дня». Пока что нет, хотя я жду до самой темноты. Золотые дни, бронзовые дни, железные дни, водные дни, туманные дни. Рахат-лукумные закаты. Вползают ночи, в воздухе появляется привкус морозца. Ева под охраной сидит в своем классе, внизу, на земле, кусая карандаш и мечтая быть со мной, я знаю это, со мной, смотрящим вниз, стоя среди облезающих апостолов, которые мечтают быть с ней. Проклятые ее родители нашли, должно быть, записку на туалетном столике. Хотел бы я проделывать все более ловко. Хотел бы я пристрелить проклятого жулика, пока у меня была такая возможность. Эйрс никогда не найдет замену Фробишеру — и «Вечное возвращение» умрет вместе с ним. А эти ван де Вельде, должно быть, перехватили второе мое письмо к Еве в Брюгге. Пытался обманом пробраться к ней в школу, но пришлось спасаться бегством от пары ливрейных свиней со свистками и