– Чего мне бояться?

– Многого. Если тебе нечего бояться, оставайся рядом с Ясуко во время родов. Это покажет тебе, из чего состоят твои страхи. Но ты не можешь. Потому что, как все знают, ты любишь свою жену.

– Что вы пытаетесь сказать мне, сэнсэй?

– Год назад ты женился, как я тебе велел. Теперь ты должен пожинать плоды страхов, которые ты тогда победил. Клятва, которую ты давал, когда женился, ту самую, о самообмане, разве ты сейчас её держишь? Можешь ли ты действительно мучить Ясуко, не подвергая пытке себя? Разве ты не путаешь боль Ясуко с болью, которую ты чувствовал и видел в самом себе все это время? Разве ты не страдаешь, заблуждаясь относительно того, что это и есть жизнь в браке?

– Вы все знаете, верно? Разве вы забыли, что совсем недавно были столь добры, что обсуждали со мной возможность аборта?

– Разве я забыл об этом? Я был категорически против.

– Верно. Поэтому я сделал то, что вы мне велели.

Поезд въехал в Офуна. Они оба увидели затылок высокой, смотрящей вниз статуи Каннон [119] между горами, обращенными к станции. Каннон возвышалась над дымной зеленью деревьев, четко вырисовываясь на фоне синевато-серого неба. Станция была пустынна.

Когда поезд тронулся, Сунсукэ заговорил быстро, будто хотел высказать все за то короткое время, которое оставалось до Камакуры, в двух станциях пути.

– Как ты думаешь, не убедиться ли тебе в собственной невиновности собственными глазами? Разве тебе не хотелось бы удостовериться, что твоя тревога, твои страхи, твоя боль, какой бы она ни была, безосновательны? Не думаю, что ты сможешь сделать это. Если бы ты смог, возможно, для тебя бы началась новая жизнь, а это было бы слишком круто.

Юноша, презрительно гнусавя, рассмеялся:

– Новая жизнь, говорите?

Он аккуратно приподнял отглаженные стрелки брюк одной рукой и скрестил ноги.

– Ну и как я смогу увидеть все это собственными глазами?

– Просто останься рядом с Ясуко во время родов.

– Как глупо!

– Это тебе не по силам.

Сунсукэ метил в брезгливость Юити. Он пристально вглядывался в него, словно в добычу, раненную стрелой. По губам юноши мгновенно пробежала сардоническая усмешка, выражающая смущение, печаль и досаду одновременно.

В то время как других приводит в смущение радость, в этом браке в смущение приводила брезгливость. Сунсукэ всегда с удовольствием смотрел на юную пару и находил, что эти отношения никогда не меняются, что жизнь Ясуко всегда будет лишена любви.

Но Юити должен был встретиться лицом к лицу с тем, что так отвратительно. Разве это не та самая брезгливость, которую, как казалось Сунсукэ, он ощущал до сих пор? К Ясуко, к князю Кабураги, к госпоже Кабураги, к Кёко, к Каваде?

И все-таки внутри той наставнической доброты, с которой он давил на Юити этой восхитительной брезгливостью, Сунсукэ прятал свою любовь, которой не суждено сбыться. Что-то подошло к концу. В то же время нечто новое должно было начаться.

Возможно, Юити излечится от своей брезгливости. Сунсукэ тоже…

– Во всяком случае, я сделаю, как захочу. Никто не смеет мне приказывать.

– Прекрасно. Просто прекрасно.

Поезд приближался к станции Камакура. Сойдя с поезда, Юити отправится к Каваде. Сунсукэ захлестывали эмоции. Однако его слова опровергли его чувства, когда он холодно сказал:

– Все равно ты не сможешь этого сделать.

Слова Сунсукэ долго терзали душу Юити. Чем быстрее он старался забыть их, тем упрямее они бросали ему вызов.

Весенние дожди и не думали прекращаться, и роды Ясуко запаздывали. Прошло уже четыре дня после ожидаемого срока. Раннюю беременность она переносила превосходно, но теперь на поздних сроках проявлялись симптомы, которые вызывали беспокойство.

Кровяное давление было больше ста пятидесяти, на ногах появились легкие отеки. В полдень тридцатого июня начались первые родовые схватки. В полночь первого июля схватки возникали каждые пятнадцать минут. Давление подскочило до ста девяноста. В довершение всего врач опасался, что сильная головная боль, на которую она жаловалась, могла быть симптомом эклампсии [120].

Ведущий беременность заведующий отделением гинекологии положил Ясуко в больницу своего колледжа за несколько дней до родов, но, хотя схватки продолжались уже два дня, роды, казалось, не продвигаются. Врачи стали искать тому причину и обнаружили, что угол лобковой кости у Ясуко был меньше нормального. Поэтому решили тащить ребенка щипцами.

Второго июля рано утром мать Ясуко заехала за Юити по его просьбе, чтобы находиться в больнице в день родов. Обе матери церемонно обменялись приветствиями. Мать Юити тоже хотела поехать, но решила остаться, объяснив, что со своей болезнью будет только обузой для других. Мать Ясуко, толстая, полнокровная женщина средних лет, даже после того как уселись в машину, продолжала свои обычные неумелые поддразнивания Юити:

– По словам Ясуко, ты – идеальный муж, но всё равно я не слепая. Если бы я была молода, я бы не оставляла тебя одного, не важно, есть у тебя жена или нет. И что они только в тебе находят? Но позволь попросить об одном. Пожалуйста, обманывай Ясуко с умом. Там, где обман неловок, там нет места искренней привязанности. Поскольку я конечно же буду держать рот на замке, доверься только мне. В последнее время с тобой ничего не происходит?

– У вас ничего не получится. Я не попадусь на вашу удочку!

Предположим, Юити все-таки расскажет правду этой женщине, которая похожа на корову, греющуюся на солнышке. Он представил ответную реакцию, которую повлечет его признание. Однако в этот момент юноша с удивлением почувствовал, как рука женщины касается пряди волос, которая упала ему на лоб.

– О! Мне показалось, что у тебя волосы поседели. Это всего лишь отблеск.

– Неужели?

– Меня это тоже удивило.

На улице ослепительно светило солнце. Где-то на углу этой утренней улицы, в больнице, Ясуко страдает от родовых схваток. Как только он подумал о ней, боль, словно живое существо, появилась перед его глазами. Он почувствовал, будто взвешивает эту боль на своей ладони.

– С ней все будет хорошо, правда? – спросил Юити.

– Словно презирая его тревогу, теща ответила:

– Она справится.

Она знала, что лучший способ успокоить молодого неопытного мужа – это проявлять уверенность и оптимизм в делах, которые касаются только женской половины человечества.

Когда машина остановилась на перекрестке, они услышали звук сирен. В суматохе покрытой копотью серой улицы ехала ярко-красная пожарная машина, сверкая, как картинка в детской книжке сказок. Тяжелый автомобиль гарцевал, словно конь, колеса едва касались земли. Казалось, все вокруг грохочет, когда он стремительно пронесся мимо. Юити и мать Ясуко высунулись из окошек, чтобы посмотреть, где пожар.

– Глупо, правда? Пожар в такое время, – сказала мать Ясуко. В таком ярком солнечном свете она не увидела бы огня, даже если бы он горел у неё под самым носом. Однако определенно где-то горело.