знаменитыми плачущими вишневыми деревьями царствовала зима, отдав приказ всему обрести квадратные формы, – зима, которую следует искусственно поддерживать. Это ощущение усиливалось, пока они поднимались к входу с двумя большими иероглифами «рэнхо» [82], обозначающими красно-синего феникса [83], написанными на цельнолистовом экране, и пока их провожали к стульям в солнечном выступе садового павильона. Сад был настолько заполнен искусственной зимой, таким ухоженным, таким абстрактным, таким сдержанным, так тщательно распланированным, что в нём не оставалось места, куда можно было бы впустить настоящую зиму. Рядом с каждой скалой, с каждым камнем чувствовался изящный образ зимы. Островок в центре был украшен стройными соснами, небольшой водопадик в юго-восточной части сада замерз. Искусственная горная крепость, занимающая южную часть, была окружена по большей части вечнозелеными растениями. Благодаря этому даже в это время года впечатление было далеко не слабым.
Пока они ждали прихода настоятеля, Юити еще раз была оказана честь прослушать лекцию Сунсукэ. Как тому было известно, сады различных храмов Киото были непосредственным выражением эстетического мышления японцев. Мастерство, с которым был разбит этот сад, вид с помоста для цукими [84] дворца в Кацура – иллюстративный пример, а также точная копия узкой горной долины на фоне Кацура-но-сёкатэй – в чрезвычайной искусственности этого умелого копирования природы сделана попытка обмануть саму природу. Между природой и произведением искусства зреет тайный бунт. Восстание произведения искусства против природы подобно умственному растлению женщины, торгующей своим телом. Эти знаменитые старинные сады связаны канатом, сплетенным из страстей невидимой вероломной женщины, известной как произведение искусства. Мы смотрим на них и видим союзы, полные нескончаемого отчаяния, супружеские жизни, полные тягот.
Тут появился настоятель. Он выразил сожаление, что они с Сунсукэ так редко видятся. Затем он проводил их в другое помещение. По настоянию Сунсукэ он показал им документ, который хранился в секретных тайниках святилища. Старый писатель хотел показать его Юити.
На обратной стороне свитка была проставлена дата первого года Гэнъо [85] (1321). Это была тайная книга времен императора Годайго [86]. Они раскатали свиток на татами, залитом зимнем солнцем. Он назывался «Тетрадь писем катамита».
Юити не смог прочесть предисловие, но Сунсукэ надел очки и прочел его без ошибок: «Приблизительно в то время, когда был основан храм Нинна [87], в этом месте жил один священник, пользовавшийся уважением в миру. С возрастом он приобрел известность знанием трех законов [88], своей добродетельностью и опытом, но он не мог воздерживаться от определенных привычек. Среди многих мальчиков, прислуживающих там, был один, которого он нежно любил, с которым он спал. Когда человек стареет, не важно, высокого он происхождения или низкого, его тело будет продолжать потворствовать его желаниям. Хотя желания священника возрастали, его тело можно было сравнить с лунным затмением или с падением недолетевшей до цели стрелы, которая по замыслу неудачливого стрелка должна была перелететь через гору. Несчастный мальчик писал письма каждую ночь Чуте, сыну своей воспитательницы, и с ним он проделывал…»
Гомосексуальные рисунки, которые шли за этим простым откровенным предисловием, были наполнены приятной, безыскусной чувственностью. Пока возбужденный Юити внимательно рассматривал каждую сцену, внимание Сунсукэ привлекло имя сына – Чута, то самое имя, которое носил слуга в «Разбитой тушечнице». Невинный принц взял вину семейного вассала на себя. Сила характера, которая подвигла его хранить молчание до самой смерти, наводила на мысль о какой-то недосказанности в этом сжатом, безыскусном повествовании. Тогда почему только одного имени Чута – имени, данном человеку, исполняющему особую функцию, – было достаточно, чтобы вызвать темную улыбку на лицах мужчин того века?
Эта научная загадка не оставляла ум Сунсукэ, пока они ехали назад в такси. Когда они столкнулись с госпожой и господином Кабураги в холле отеля, все его досужие размышления как ветром сдуло.
– Вы удивлены? – спросила госпожа Кабураги, протягивая руку.
Нобутака, выглядевший неестественно спокойным, поднялся со стула рядом с ней. Какой-то момент старшие почувствовали некоторую неловкость положения. Только Юити не ощущал скованности, слишком уверенный в своей необычной власти молодости над ними.
Какое-то мгновение Сунсукэ не мог понять, что задумали Кабураги. Он придал лицу официальный хмурый вид, к которому прибегал, когда его мысли были сконцентрированы на чем-то другом. Профессиональная проницательность писателя заставила его, однако, поразмыслить о первом впечатлении, которое на него произвела эта супружеская пара. «В первый раз вижу эту пару в таком согласии между собой. Невольно подозреваешь, что они, объединив усилия, явно вынашивают какой-то план».
Действительно, супруги Кабураги в последнее время были довольно близки. Возможно, из-за раскаяния, что каждый использует другого, чтобы получить что-то от Юити, или, возможно, из благодарности супруги относились друг к другу с гораздо большим вниманием, чем когда-либо прежде. Они на удивление хорошо читали мысли друг друга. Эта спокойная и собранная пара смотрела друг на друга через котацу и читала газеты и журналы, засиживаясь далеко за полночь. Если где-то на чердаке слышался какой-то шорох, они поднимали головы вверх одновременно, их взгляды встречались, и они улыбались друг другу.
– Ты что-то стала пугливой в последнее время.
– Ты тоже.
После этого они обычно сидели некоторое время, стараясь унять необъяснимое волнение в своих сердцах.
Еще одной неправдоподобной переменой была трансформация госпожи Кабураги в домохозяйку. Она оставалась дома, когда Юити нужно было прийти к ним по делам компании, и угощала его пирогами собственного приготовления. Она даже вязала ему носки.
Для Нобутаки было крайней абсурдностью, что его жена занялась вязанием. Однако он купил большое количество импортной шерсти и, понимая, что рано или поздно она воспользуется ей, чтобы связать Юити свитер, играл роль любящего мужа и держал мотки пряжи, пока его жена сматывала клубки. Спокойное умиротворение, которое он чувствовал при этом занятии, было ни с чем не сравнимым.
Любовь госпожи Кабураги становилась всё очевидней. Но когда ей приходила в голову мысль, что до сих пор она не получила за это никакого вознаграждения, она оставалась безмятежной. Было нечто неестественное во взаимоотношениях между ней и её мужем.
Сначала Нобутака был обижен флегматичным спокойствием своей жены. Он чувствовал, что они с Юити, вероятно, были близки. Через некоторое время он понял, что эти опасения воображаемые. Её странный порыв скрыть свою любовь от мужа – нечто, что она делала интуитивно по той простой причине, что это действительно была настоящая любовь, – возник из родственного чувства Нобутаки, которое также должно тщательно скрываться из-за его оттенка непозволительности, запретности. Нобутака иногда испытывал рискованное искушение поговорить о Юити со своей женой. Тем не менее, когда она слишком расхваливала красоту Юити, его снова охватывало беспокойство и он обычно обрывал разговор злословием о Юити, как всякий муж, ревнующий к возлюбленному своей жены. Когда они услышали, что Юити отправился в путешествие, они еще сильнее сблизились друг с другом.
– Давай поедем в Киото следом за ними, – предложил Нобутака.
Довольно странно, но его жена чувствовала, что он скажет что-то в этом роде. Рано утром они отправились в путь.
Так чета Кабураги намеренно случайно встретилась с Сунсукэ и Юити в холле отеля «Ракуё».
Юити видел подобострастие, горящее в глазах Нобутаки, выговор Нобутаки не произвел должного действия.
– Что ты за личный секретарь? Разве допустимо, что личный секретарь председателя правлении едет куда ему вздумается, а его начальнику с женой приходится отправляться в погоню за ним? Смотри у меня!
Нобутака резко перевел взгляд на Сунсукэ и с безобидной улыбкой, полной светской игривости, добавил:
– Действительно, господин Хиноки, должно быть, слишком привлекателен!
