оторвался от своих заметок и с негодованием поглядел по сторонам, взгляд его словно в тысяче зеркал встретил отражение мучительной складки, повторяющееся на каждом лбу.

Между тем господин главный прокурор, обратившись к судье, заявил, что для соблюдения правил судебной процедуры и порядка ради он считает необходимым допросить в качестве свидетеля отца молодой леди, доктора Манетт.

Судья удовлетворил его ходатайство.

— Доктор Манетт, посмотрите на подсудимого. Видели вы его когда-нибудь раньше?

— Да, видел однажды. В моем доме, в Лондоне. Он приходил к нам года три или три с половиной тому назад.

— Вы можете засвидетельствовать, что он был вашим спутником на пакетботе, подтвердить его разговор с вашей дочерью?

— Нет, сэр, я не могу сделать ни того, ни другого.

— Имеются ли какие-нибудь особые причины или исключительные обстоятельства, по которым вы не в состоянии этого сделать?

Он отвечал едва слышно:

— Да, имеются.

— Эта причина заключается в том, что вы имели несчастье подвергнуться длительному заключению у себя на родине без всякого обвинения и суда, доктор Манетт?

Он повторил тихо, хватающим за душу голосом:

— Длительному заключению.

— И в то время, о котором идет речь, вы только что были освобождены?

— Да, так мне говорят.

— Вы сами ничего не помните об этом?

— Нет, ничего. У меня полный провал памяти… с каких пор, я даже не могу сказать, — я помню только, что я шил башмаки в тюрьме, а потом очутился в Лондоне возле моей милой дочери. Я уже совсем свыкся с ней, когда господь-бог возвратил мне разум; но я даже и сейчас не могу сказать, как это произошло. Не помню, как я приходил в себя.

Господин главный прокурор уселся на свое место, и отец с дочерью снова сели рядом.

Вслед за этим в разбирательстве произошла какая-то странная путаница. Обвинение вызвало свидетеля, который своими показаниями должен был подтвердить, что пять лет тому назад, в ноябре все в ту же пятницу, подсудимый со своим соумышленником, поныне не обнаруженным, следуя в почтовой карете из Лондона в Дувр, сошел ночью в каком-то месте с исключительной целью запутать следы, а не для того, чтобы там остаться, и отправился обратно в находившийся на расстоянии двенадцати с лишним миль гарнизонный пункт при судостроительной верфи, дабы получить там секретные сведения; свидетель показал, что в ту самую ночь, будучи в этом гарнизонном городке, он сидел в буфете гостиницы и видел там подсудимого, который, по-видимому, кого-то дожидался.

Перекрестный допрос ничего не дал; как ни старался защитник сбить свидетеля, единственно, что ему удалось, — это заставить его признаться, что, кроме как в вышеупомянутом случае, он больше никогда не видел подсудимого; и вот тут-то джентльмен в парике, который все время сидел, задрав голову, и разглядывал потолок, что-то быстро написал на клочке бумаги и, скатав бумажку в комок, бросил ее защитнику через стол. Защитник, улучив удобный момент, развернул бумажку и, быстро пробежав ее, тотчас же перевел глаза на подсудимого и с явным любопытством стал внимательно его разглядывать.

— Так, значит, вы уверены, что это был не кто иной, как подсудимый?

Свидетель подтвердил, что уверен.

— А вам никогда не случалось видеть кого-нибудь очень похожего на подсудимого?

— Но ведь не до такой же степени, чтобы можно было одного за другого принять, — возразил свидетель.

— Посмотрите-ка хорошенько вот на этого джентльмена, моего ученого собрата, — и защитник показал на того, кто бросил ему бумажку, — а потом посмотрите на подсудимого. Ну, что скажете? Не находите ли вы, что они чрезвычайно похожи друг на друга?

Если не считать того, что ученый собрат имел крайне неопрятный, распущенный, чтобы не сказать растерзанный вид, они действительно оказались до такой степени похожи, что это сходство, обнаружившееся при сравнении, поразило не только свидетеля, но и всех находившихся в зале. Защитник попросил судью предложить ученому собрату снять парик, и, когда судья не очень охотно удовлетворил его просьбу, сходство оказалось еще более разительным. Тогда судья спросил мистера Страйвера (защитника подсудимого), уже не следует ли теперь привлечь к суду мистера Картона (так звали ученого собрата) и судить его за измену? На что мистер Страйвер ответил: нет, он только хочет задать свидетелю вопрос, не могло ли то, что произошло однажды, случиться дважды, и стал ли бы он так уверенно отстаивать свои показания, если бы ему раньше представился случай убедиться в своей опрометчивости, и будет ли он после этого и теперь с той же уверенностью настаивать на своем и прочее и прочее. Словом, он разделал этого свидетеля так, что показания его разлетелись как битые черепки, а обвинение, опиравшееся на них, рассыпалось в кучу обломков.

Мистер Кранчер, с увлечением следивший за допросом свидетелей, успел к этому времени весьма плотно закусить ржавчиной со своих пальцев; теперь он с таким же неослабным вниманием слушал мистера Страйвера, который, излагая присяжным дело своего подзащитного, пригонял его к ним, словно сшитую на заказ пару. Он доказывал, что незапятнанный патриот Барсед на самом деле платный фискал и предатель, человек без стыда и совести, торгующий кровью людской, презреннейший негодяй, какого свет не видал со времени гнусного Иуды, на которого он, кстати сказать, даже и лицом похож; и что добродетельный слуга Клан, его закадычный приятель и сообщник, вполне достоин своего друга; что эти два лжесвидетеля и мошенника неусыпно следили за подсудимым, которого они избрали своей жертвой, потому что он, будучи родом из Франции, часто ездил на континент по каким-то семейным делам, касающимся людей столь близких ему, что он даже под угрозой смерти не считает возможным разгласить их тайну. Что вырванные насильно и превратно истолкованные показания юной леди, — все видели, как тяжело ей было выступать в роли свидетельницы, — свелись, в сущности, к самым безобидным пустякам, — невинной болтовне, маленьким одолжениям, любезностям и услугам, какие всегда готов оказать молодой человек случайно встреченной в дороге молодой спутнице; и что тут, собственно, не о чем и говорить, за исключением глупого замечания о Георге Вашингтоне, но разве можно отнестись к подобной чепухе и нелепице иначе, как к необдуманной шутке? Что со стороны государства было бы непростительной слабостью потакать в данном случае самым низменным инстинктам толпы, ибо не годится искать себе популярность, раздувая низменные инстинкты и страхи в народе, как это делал сегодня господин главный прокурор; но что как бы он ни старался, ему, в сущности, не на что опереться, кроме как на грязные и низкие доносы, которые, к сожалению, часто искажают характер подобных дел, обременяя судопроизводство нашей страны! Но тут судья, прервав защитника, и с таким суровым видом, как если бы все это не было чистейшей правдой, заявил, что он не может допустить, чтобы в его присутствии позволяли себе в суде подобные выпады.

Затем мистер Страйвер вызвал несколько свидетелей защиты, после чего мистер Кранчер имел удовольствие слушать господина главного прокурора, который, вывернув наизнанку только что сшитую пару, так старательно пригнанную мистером Страйвером на господ присяжных, всячески доказывал, что Барсед и Клан еще во сто раз лучше, чем он мог предположить, а подсудимый во сто раз хуже. А напоследок выступил сам милорд и тоже начал выворачивать эту пару то на лицо, то наизнанку и вместе с тем старательно сметывал все так, чтобы из нее получился саван для подсудимого.

И вот, наконец, присяжные удалились на совещание, а туча синих мух снова поднялась и загудела.

Мистер Картон, который все время сидел и разглядывал потолок, и сейчас не сдвинулся с места, несмотря на бурное оживление в зале. В то время, как его ученый собрат, мистер Страйвер, разбирал разложенные перед ним бумаги, переговаривался шепотом со своими коллегами, сидящими рядом, и время от времени тревожно поглядывал на присяжных; в то время, как зрители переходили с места на место, стояли кучками, толпились в проходах; в то время, как сам милорд поднялся со своего кресла и медленно прохаживался по возвышению, отчего в публике уже прошел слух, что его лихорадит, — один только этот человек сидел привалясь к спинке стула; рваная судейская мантия наполовину съехала с его плеч, взлохмаченный парик, который он на минуту снял по просьбе судьи и тут же надел не глядя, едва держался