одному делу, до чего несправедливы вы были, подозревая любого из них, что они или жаловались нам на вас, или наговорили о вас то, чего не было? Я верю, что вы никогда не повторите того, что я вам сейчас скажу, т. е. кто был (или мог быть, но не был, ибо она пришла слишком поздно) моим невинным доносчиком о Мохини. Вы вольны это проверить в любой день, но я бы не хотел, чтобы эта превосходная женщина почувствовала себя расстроенной и несчастной из-за меня. Это была мадам Гебхард, которой я обещал посетить ее субъективно. Я увидел ее в одно утро, когда она сходила по лестнице, пока я был занят с Мохини, делая его непроницаемым. Она услышала, как стучали его зубы, так как он тоже спускался с верхнего этажа. Она знала, что он все еще живет в своей маленькой комнате без камина после того как Олькотт уехал, хотя его легко можно было поместить в другой комнате. Она остановилась, чтобы подождать его, а я заглянул внутрь ее и услышал, как она мысленно произнесла: 'Ладно, ладно… Если бы только Учитель это знал… ' – и затем, остановившись, она спросила его, нет ли у него еще какой-нибудь теплой одежды, и добавила еще подобные ласковые слова. 'Его Учитель знал' и уже поправил зло и, зная, что это не преднамеренное зло, никакого недружелюбия не питал, ибо слишком хорошо знал европейцев, чтобы не ожидать от них больше, чем они могут дать. Также это не единственный упрек, адресованный вам в сердце мадам Гебхард, также как и в умах нескольких других ваших друзей; и это только правильно, что вам нужно это знать, помня, что они, подобно вам самому, судят почти обо всем по внешности.

Я больше ничего не скажу. Но если бы вы захотели еще раз взглянуть на Карму, то задумайтесь над этим и помните, что она действует наиболее неожиданным образом. А теперь задайте самому себе вопрос, насколько оправданы ваши подозрения в отношении Олькотта, который ничего не знал об этих обстоятельствах, и в отношении Е. П. Б., которая была в Париже и знала еще меньше. Тем не менее подозрение выродилось в убеждение и облеклось в форму писанных упреков и очень некрасивых выражений, которые с начала до конца были незаслужены. Несмотря на все это, вы горько жаловались вчера мисс А. на ответ вам Е. П. Б., который принимая во внимание собственные обстоятельства и ее собственный темперамент, был удивительно незлоблив, если его сопоставить с вашим письмом к ней. Также я не могу одобрить вашего отношения к Олькотту – если вы нуждаетесь в моем мнении и совете. Если бы вы были на его месте и были виновны, навряд ли вы разрешили бы ему обвинить вас в таких выражениях, как фальсификация, клевета, ложь и наиболее идиотическая неспособность к работе. И Олькотт совершенно не виновен в таких грехах! Что касается его работы, то разрешите нам это лучше знать. Что нам нужно, это хорошие результаты, и вы обнаружите, что они у нас имеются.

Истинно, 'подозрение опрокидывает, что доверие строит!' И если, с одной стороны, у вас имеются некоторые причины цитировать нам Бэкона и сказать, что 'нет ничего, что заставило бы человека больше подозревать, чем малое знание', то с другой стороны, вам следовало бы помнить, что наше знание и наука не могут постигаться чисто бэконовскими методами. Будь что будет, нам не разрешается предлагать нашу науку в качестве средства от подозрительности или для ее лечения. Надо самим это заработать, и тот, кто не найдет нашей истины в своей душе, внутри самого себя, тот имеет мало шансов на успех в оккультизме. Несомненно, не подозрение поразит положение, ибо оно есть '… тяжелый доспех, который собственным весом больше мешает, чем защищает'.

На этом последнем замечании, я полагаю, мы оставим эту тему навсегда. Вы навлекли страдания на самого себя, на вашу жену и многих других, что было совершенно бесполезно и могло быть избегнуто, если бы вы только воздержались сами от создания большинства их причин. Все то, что мисс Арендаль вам сказала, было правильно и хорошо сказано. Вы сами разрушаете то, что с таким трудом воздвигали. Но затем, эта странная идея, что мы сами не в состоянии видеть и что нашим единственным источником данных является лишь то, что мы читаем в умах наших учеников и, следовательно, мы не являемся теми могущественными существами, какими вы нас себе представляли, эта мысль, кажется, с каждым днем все больше вас преследует. Хьюм начинал таким же образом. Я бы с радостью помог вам и защитил бы вас от его судьбы, но если вы сами не стряхнете с себя этого страшного влияния, под которым вы находитесь, я очень мало могу сделать.

Вы меня спрашиваете, можно ли вам рассказать мисс Арендаль то, что вам я сообщил через м-с X. Вы совершенно вольны объяснить ей положение и тем оправдаться в ее глазах в кажущейся неверности и восстании против нас, как она думает. Вы это можете делать тем более, что я никогда вас ничему не обязывал через м-с X. Я никогда не сообщался с вами или с кем-либо другим через нее, также и мои и М. ученики, поскольку я знаю, за исключением Америки, – раз в Париже и другой раз в доме м-с А. Она превосходная, но совершенно не развитая ясновидящая. Если бы ей не помешали неразумно, и если бы вы последовали советам Старой Леди и Мохини, то, действительно, к этому времени я мог бы говорить с вами через нее – и таково было наше намерение. И это опять ваша вина, мой дорогой друг. Вы гордо претендовали на привилегию применять ваше собственное бесконтрольное суждение в оккультных вопросах, о которых вы ничего не могли знать, и оккультные законы, которым вы вздумали бросить вызов и играть с ними безнаказанно – обратились против вас и нанесли вам большой вред. Все обстоит так, как должно. Если бы вы постарались внушить себе глубокую истину, что интеллект сам по себе не всемогущ, что для того, чтобы стать 'передвигателем гор', ему сперва нужно воспринять жизнь и свет от своего высшего принципа – духа, и затем фиксировать ваш взор на все оккультное, духовно стараясь развить эту способность по правилам, тогда вы вскоре стали бы правильно разгадывать эту мистерию. Вы не должны говорить м-с Х., что она никогда не видит правильно, ибо это не так. Много раз она видела правильно; когда была предоставлена самой себе, она никогда не исказила ни единого сообщения.

А теперь я кончил. Перед вами лежат две дороги: одна ведет по весьма мрачной тропе к знанию и истине, другая… Но я, в самом деле, не должен оказывать влияние на ваш ум. Если вы не приготовились совсем порвать с нами, то я просил бы вас не только присутствовать на собрании, но и говорить, иначе это произведет очень неблагоприятное впечатление. Я прошу вас это сделать ради меня, а также ради вас самих.

Только – что бы вы ни делали, примите мой совет – не останавливайтесь на полпути: это может оказаться для вас бедственным.

До сих пор моя дружба к вам остается такой же, как и всегда, ибо мы никогда не бываем неблагодарны за оказанные услуги.