существовать без того, чтобы их узнали. Из дюжины монастырей один представляет собой школу. Но как распознать её? Даже проникнув внутрь, вы окажетесь лишь в первом дворе; во второй имеют доступ только ученики. Но об этом вы и не знаете; вам говорят, что они принадлежат к особой касте. О том, что касается третьего и четвертого двора, вы ничего узнать не в состоянии. Такой же порядок можно наблюдать практически во всех храмах; самостоятельно вы не сумеете отличить эзотерический храм или монастырь от обыкновенного.
'Идея посвящения, которая доходит до нас через псевдоэзотерические системы, также передана в совершенно неверной форме. Легенды, касающиеся внешних обрядов посвящения, составлены из обрывков сведений о древних мистериях, которыми мы располагаем. Мистерии представляли собой особого рода путь, где наряду с трудным и продолжительным обучением давались специальные театральные представления, изображавшие в аллегорической форме весь путь эволюции человека и мира.
'Переходы с одного уровня бытия на другой отмечались особого рода церемониями признания, т.е. посвящениями. Но само изменение бытия не может быть вызвано каким-то обрядом. Обряды лишь отмечают совершившийся переход. И только в псевдо-эзотерических системах, которые не имеют ничего, кроме этих обрядов, им приписывают самостоятельное значение. Предполагается, что обряд, преображенный в таинство, передаёт или сообщает посвященному некоторые силы. Это опять-таки указывает на психологию подражательного пути. Нет и не может быть никакого внешнего посвящения. В действительности существует только самопосвящение, самопризвание. Системы и школы могут указывать методы и пути; но никакая система и никакая школа не в состоянии выполнить за человека ту работу, которую он должен сделать сам. Внутренний рост. изменение бытия целиком зависят от работы, которую человек должен произвести над самим собой'.
Глава 16
К этому времени, т.е. к ноябрю 1916 года, положение дел в России начало принимать весьма мрачный характер. До тех пор мы, во всяком случае, большинство из нас, каким-то чудом сохраняли здравое отношение к 'событиям'. Теперь же 'события' подступали всё ближе и ближе к нам, затрагивали каждого из нас лично, и мы более не могли не замечать их.
В мою задачу никоим образом не входит описание или анализ того, что происходило. Вместе с тем, это столь значительный период, что полностью избежать каких-либо упоминаний о том, что совершалось вокруг нас, невозможно; иначе пришлось бы допустить, что я ослеп и оглох. Кроме того, вряд ли что могло дать такой материал для изучения 'механичности' (т.е. полного и совершенного отсутствия какого бы то ни было элемента воли), как наблюдение событий этого периода. Некоторые из них казались или могли казаться зависящими от чьей-то воли; но даже это было иллюзией; на самом деле никогда ещё не было так очевидно, что всё
Во-первых, каждому, кто мог и хотел видеть, было ясно, что война идёт к концу, что она кончается сама по себе в силу глубокого внутреннего утомления, в силу хотя и неясного, но прочно укоренившегося осознания бессмысленности всего этого ужаса. Теперь никто не верил ничьим словам. Любого рода попытки гальванизировать войну не могли ни к чему привести. В то же время нельзя было ничего остановить, и все разговоры о необходимости продолжать войну или прекратить её просто указывали на бессилие человеческого ума, на его неспособность понять даже свою беспомощность. Во-вторых, было ясно, что близится крах. Было также очевидно, что никто не способен ничего остановить, предотвратить события или направить их по безопасному руслу. Всё совершалось единственно возможным способом и не могло совершаться иначе. В то время меня особенно поражала позиция профессиональных политиков левого направления, которые до того играли пассивную роль, а теперь готовились перейти к активной. Выражаясь точно, они оказались самыми слепыми, самыми неподготовленными и неспособными понять, что они действительно делают, куда идут, что готовят – даже для самих себя.
Я так хорошо помню Петербург в последнюю зиму его жизни. Кто же мог думать, даже предполагая самое худшее, что это была его последняя зима? Но слишком многие ненавидели этот город и боялись его, и дни его были сочтены.
Наши встречи продолжались. В течение последних месяцев 1916 года Гурджиев не приезжал в Петербург, но несколько членов нашей группы ездили в Москву и привезли оттуда новые диаграммы и некоторые записи, сделанные учениками Гурджиева по его указаниям.
В это время в наших группах появилось много новых людей; и хотя было ясно, что всё должно прийти к какому-то неизвестному концу, система Гурджиева давала нам определённое чувство уверенности и безопасности. Мы часто говорили о том, как бы мы чувствовали себя среди всего этого хаоса, если бы не имели системы, которая всё более становилась нашей собственностью. Мы не могли и представить себе, как жить без неё и как найти путь в лабиринте всех существующих противоречий.
Этот период отмечает начало бесед о Ноевом ковчеге. Я всегда считал миф о Ноевом ковчеге эзотерической аллегорией. Теперь же многие члены нашего сообщества начали понимать, что этот миф не просто является аллегорическим выражением общих идей эзотеризма, но и представляет собой план любой эзотерической работы, включая нашу. Сама система была 'ковчегом', в котором мы надеялись спастись во время 'потопа'.
Гурджиев приехал лишь в начале февраля 1917 года. На одной из первых бесед он показал нам всё, о чём до сих пор говорил, с совершенно новой стороны.
— До сих пор, – сказал он, – мы смотрели на 'таблицу форм водорода' как на таблицу вибраций, или таблицу плотности материи, которая стоит к ним в обратном отношении. Теперь мы должны подумать над тем, что плотность материи и плотность её вибраций выражают многие другие её свойства. Например, до сих пор мы ничего не говорили о
'Таблица форм водорода', которой пользуются для определения плотности материи и скорости её вибраций, служит в то же время и для определения степени её разумности и сознательности, потому что
