Когда наши люди собрались летом 1918 года, в доме были установлены очень строгие правила: было запрещено покидать дом и участок, в течение дня и ночи дежурили часовые и т.д. Началась самая разнообразная работа. В организации дома и в нашей жизни было очень много интересного.
На этот раз упражнения оказались гораздо труднее и разнообразнее, чем прошлым летом. Мы начали ритмические упражнения под музыку, пляски дервишей, разноге рода умственные упражнения, изучение всевозможных способов дыхания и т.д. Особенно интенсивными были упражнения по изучению разных методов подражания психическим феноменам – чтению мыслей, ясновидению, медиумическим явлениям и т.п. Прежде чем начались эти упражнения. Гурджиев объяснил, что изучение этих, как он их называл. 'фокусов' было обязательным предметом во всех восточных школах, потому что, не изучив всевозможных подделок и подражаний, нельзя было начинать изучение явлений сверхнормального характера. Человек только тогда сумеет отличить в этой сфере действительное от ложного, когда он будет знать все приёмы обмана и сумеет воспроизводить их самостоятельно. Гурджиев добавил, что практическое изучение этих 'психических фокусов' само по себе является упражнением, которое нельзя ничем заменить, ибо оно прекрасно развивает некоторые свойства: остроту наблюдения, внимательность, а также другие свойства, для обозначения которых в обычной психологии нет терминов, но которые даются в развитии.
Однако главную часть начатой работы составляли ритмические движения под музыку и тому подобные странные пляски, что впоследствии привело к воспроизведению некоторых упражнений дервишей. Гурджиев не объяснял своих целей: но, согласно тому, что он говорил ранее, можно было понять, что результатом этих упражнений будет контроль над физическим телом.
В дополнение к упражнениям, пляскам, гимнастике, беседам, лекциям и домашней работе был организован особый труд для лиц, не имевших средств к существованию.
Помню, что когда мы уезжали из Александрополя. Гурджиев взял с собой ящик шёлковой пряжи: он сказал мне, что дёшево купил этот шёлк оптом. Шёлк путешествовал вместе с ним. Когда наши люди собрались в Ессентуках, Гурджиев раздал шёлк женщинам и детям, чтобы они наматывали его на звездообразные картонки, которые изготовлялись также у нас в доме. Затем некоторые из наших людей, обладавшие коммерческим талантом, продавали этот шёлк лавочникам в Пятигорске, Кисловодске и в самих Ессентуках. Надо помнить, что это было за время. Никаких товаров совершенно не было: магазины стояли пустыми: и шёлк буквально рвали из рук, потому что достать такие вещи, как шёлк. ситец и тому подобное, было невероятно трудно. Эта работа продолжалась в течение двух месяцев и давала нам надёжный и регулярный доход, который не шёл ни в какое сравнение с первоначальной ценой шёлка.
В обычные времена колония, подобная нашей, не смогла бы просуществовать в Ессентуках, да, пожалуй, и нигде в России Мы возбудили бы любопытство, привлекли бы к себе внимание, появилась бы полиция, несомненно, возникли бы какие-нибудь скандалы; нам, разумеется, приписали бы политические или какие-нибудь сектантские или аморальные тенденции. Так уж устроены люди: они непременно осуждают то, что им непонятно. Но в 1918 году те, кто могли бы нами заинтересоваться, были заняты спасением собственных шкур от большевиков: а большевики не были ещё настолько сильны, чтобы интересоваться жизнью частных лиц или деятельностью частных организаций, не имевших прямого политического характера. Понимая это, многие интеллигенты, уехавшие в то время из столицы и волей судьбы оказавшиеся в Минеральных Водах, организовали множество групп и рабочих объединений, так что никто не обращал на нас никакого внимания.
Однажды, во время общей вечерней беседы Гурджиев сказал, что нам нужно придумать какое-то название для нашей колонии и вообще как-то её узаконить. Дело происходило в период Пятигорского большевистского правительства.
— Придумайте что-нибудь вроде 'содружества' – и в то же время 'своим трудом' и 'интернациональный', – сказал Гурджиев. – В любом случае они ничего не поймут; но им необходимо дать нам какое-нибудь название.
Мы принялись по очереди предлагать разные наименования.
Два раза в нашем доме устраивались публичные лекции, на которые приходило довольно много народу. Один или два раза мы устроили демонстрацию подражания психическим феноменам: эти демонстрации оказались не очень успешными, так как наша публика довольно плохо подчинялась требованиям опыта.
Но моё личное положение в работе Гурджиева начало меняться. За целый год что-то накопилось, и я постепенно увидел, что есть много вещей, которые я не могу понять, и что
После всего, что я до сих пор написал, это может показаться странным и неожиданным: но всё накопилось постепенно. Я писал, что с некоторого времени начал разделять Гурджиева и его
Однако это вовсе не значит, что человек лишён какого-либо выбора, что он обязан следовать тому, что не соответствует его исканиям. Сам Гурджиев сказал, что 'общих' школ не существует, что каждый '
Нет никакого сомнения в том, что могут быть очень интересные пути, такие, как музыка и скульптура. Но невозможно требовать от каждого человека, чтобы он учился музыке и скульптуре. В школьной работе, несомненно, существуют
Что касается моих взаимоотношений с Гурджиевым. то в описываемое время я обнаружил, что ошибался относительно многих вещей, которые приписывал Гурджиеву, и что, оставаясь с ним, я не должен идти в том же направлении, в каком шёл прежде. Я подумал, что все члены нашей группы, за малыми исключениями, оказались в сходном положении.
Это 'наблюдение' было странным, но абсолютно верным. Я ничего не мог возразить против методов Гурджиева, кроме того, что мне они не подходят. Тогда же на ум пришёл очень ясный пример. Я никогда не относился отрицательно к 'пути монаха', к религиозным, мистическим путям. Вместе с тем я никогда и на мгновение не мог подумать, что такой путь будет для меня подходящим или возможным. И вот, если бы после трёх лет работы я увидел, что Гурджиев фактически ведёт нас к религиозному пути, к монастырю,
