определенному сроку взять Варшаву и оказавшись неспособен выполнить обещание. Действия Юго- Западного фронта, т. е. самого Сталина, определялись де «обещанием» Смилги, на которого и падает поэтому ответственность за катастрофу. Съезд с угрюмым недоброжелательством слушал угрюмого оратора с желтоватым отливом глаз; и Сталин своей речью повредил только самому себе. Ни один голос не поддержал его. Я тут же протестовал против этой неожиданной инсинуации: «обещание» Смилги означало лишь то, что он надеялся взять Варшаву, но не устраняло элемента неожиданности, связанной со всякой войной, во всяком случае, оно никому не давало права действовать на основании априорного расчета, а не реального развертывания операции. В прения поспешил вмешаться встревоженный Ленин в том смысле, что мы никого лично не виним. Попытка взвалить ответственность на Смилгу потерпела явное крушение. Протоколы этих прений никогда не были опубликованы.
Почто-телеграммы того времени показывают, с кем именно мне приходилось изо дня в день сноситься при определении повседневной политики в связи с польской войной: Ленин, Чичерин, Карахан, Крестинский, Каменев, Радек. Из этих шести лиц один Ленин успел умереть своевременно. Чичерин умер под опалой, в полной изоляции; Радек доживает свои дни в заключении; Карахан, Крестинский и Каменев расстреляны.
Нельзя и сейчас перечитывать без волнения эту переписку, где в каждом слове трепещет исключительная эпоха. И нельзя не поразиться тому, что Сталин и в те исключительные годы ни разу не изменял себе в том, что было для него основным.
Исход польской войны врезался огромным фактором в дальнейшую жизнь страны. Рижский мир с Польшей, отрезавший нас от Германии, оказал большое влияние на дальнейшее развитие Советов и Германии. После великих надежд, пробужденных стремительным продвижением на Варшаву, поражение чрезвычайно потрясло партию, пробудило все виды недовольства и нашло, в частности, свое выражение в так называемой профсоюзной дискуссии.
Конец польской кампании позволил нам сосредоточить силы против Врангеля, который весной вылез из перешейка и угрозой занятия Донецкого бассейна ставил Республику в тяжелое положение относительно угля. 19 октября армия Буденного громит Мамонтова под Воронежем, 20-го нашими войсками взят Орел. Армия неприятеля разорвана ударом в центр армией Буденного и отступает без сопротивления с огромными потерями, — восточная часть на белые столицы: Ростов и Новороссийск, западная — на Крымский перешеек. Вмешательство Керзона и союзной эскадры помогли генералу Врангелю, а нам пришлось жестоко раскаяться за упущение момента для его ликвидации.
Красноармейцам приходилось продвигаться в небывало трудных условиях, ведя наступление против войск Врангеля и громя одновременно банды анархистов-махновцев, помогавших Врангелю. Но, несмотря на то что на стороне Врангеля было преимущество техники, несмотря на то, что у Красной армии не было танков. Красная армия загнала Врангеля на Крымский полуостров. Рядом сокрушительных ударов части Врангеля сбиваются с позиций, и Красная армия на их плечах в ноябре 1920 г. рвет укрепления Перекопского и Сивашского перешейков, овладевает укрепленными позициями Перекопа, врывается в Крым, громит войска Врангеля и освобождает Крым от белогвардейцев и интервентов. Крым снова становится советским.
В декабре 1920 года открылась эпоха широкой демобилизации и сокращения численности армии, сжатия и перестройки всего ее аппарата. Этот период длился с января 1921 г. до января 1923 г. Армия и флот сократились за это время с 5.300.000 до 610.000 душ.
Переход на хозяйственные рельсы после гражданской войны был неизбежно связан с духовной демобилизацией. Стремление уйти из партии стало почти всеобщим. Приходилось напоминать, что мы еще окружены со всех сторон капиталистическими врагами, еще ни один из крупных врагов, даже из мелких, не издох.
В докладе командному и политическому составу Московского Военного округа 25 октября 1921 года я сказал: «Все мы чувствуем и сознаем, что внутренняя жизнь нашей страны входит в какую-то новую полосу своего развития, что завтрашний день не будет похож… на вчерашний день. Мы говорим и наши газеты пишут о том, что мы от военного периода перешли к периоду хозяйственного строительства… Мы сейчас от этого идейного бивуака, от этой жизни кое-как, от этой импровизации переходим к некоторой организованной, хозяйственной, идейной оседлости».
В июле 1921 года в Праге вышла книжка «Смена вех». Авторы этой книжки говорят, что наступил период, когда надо сменять вехи, когда нужно ориентироваться на Советскую Россию. Профессор Устрялов, глава этой школы, спрашивал относительно смысла НЭПа: тактика или эволюция? Этот вопрос очень волновал Ленина. Дальнейший ход событий показал, что «тактика», благодаря особому сочетанию исторических условий, стала источником «эволюции». Неизбежное стратегическое отступление революционной партии послужило исходящим пунктом ее перерождения. Реакция против войны и вместе с тем против тех, которые возглавляли ее, имела безнародный характер. В Англии она направилась против Ллойд-Джорджа и изолировала его политически до конца его жизни. То же самое было во Франции с Клемансо. Разумеется, есть громадная разница в самочувствии народных масс после империалистической войны и гражданской войны. В России рабочие и крестьяне были глубоко проникнуты той мыслью, что дело идет действительно об их нужде и что война есть их война. Удовлетворение победой было очень велико, как и популярность тех, которые содействовали этой войне. Но в то же время была потребность расправиться, чтоб вернуться, наконец, к нормальной жизни, чтобы обеспечить самые простые человеческие потребности. У масс это стремление к миру совсем не направлялось против руководителей гражданской войны: это были как бы две разные сферы. Иное дело государственный и партийный аппарат. Действовало очень много людей, отодвинутых в сторону богом гражданской войны и немало из них были обижены, ущемлены, признаны негодными в эпоху гражданской войны. Всякое ведомство стремилось теперь вернуть себе или отвоевать себе возможно большее влияние за счет военного ведомства. Это проявлялось в области бюджета, распределении коммунистов и не в последнем счете в распределении автомобилей. Многие военные работники не хотели мириться с уменьшением удельного веса военного ведомства в жизни страны, боролись за каждый бюджетный рубль, за каждую единицу в аппарате, за каждый автомобиль. Многие из героев гражданской войны чувствовали себя действительно обиженными, а некоторые были обижены и на деле. В этот период Сталин через свою Рабоче-крестьянскую Инспекцию развил большую деятельность по натравливанию гражданских ведомств на военное. Он подбирал обиженных недовольных военных, как и вообще вытесненных или изгнанных из разных ведомств, чтоб через их посредство скрывать действительные или мнимые слабые стороны в работе разных аппаратов, в особенности военного. В этот момент рабоче-крестьянская инспекция сделала себя в конце концов ненавистной всем и подорвала к себе последнюю тень доверия и уважения.
В военной работе было две стороны: подобрать нужных работников, расставить их, установить надзор, извлечь подозрительных, нажать, еще раз нажать, покарать — вся эта работа аппаратного характера была Сталину как нельзя более по плечу, и он справлялся с ней отлично, поскольку его работа не осложнялась какими-либо личными комбинациями. Но в работе была и другая сторона: воодушевить солдат и командиров, пробудить в них их лучшие стороны, внушить им доверие к руководству, — на это Сталин был совершенно не способен. Он был совершенно лишен общения с массой. Нельзя, например, представить его себе выступающим под открытым небом перед полком: для этого у него не было никаких данных. Замечательно, что он, видимо, не пробовал обращаться к солдатам и с письменным словом: по крайней мере, ни одна из таких статей, приказов, воззваний не произведена. Его влияния на фронте было велико, но оно оставалось безличным, бюрократическим и полицейским.
Фронт, несомненно, тянул его к себе. Военный аппарат есть наиболее абсолютный из всех аппаратов. Сидя в штабе, можно было назначать, перемещать, смещать, приказывать, заставлять, миловать и, главное, карать. Потребность во властвовании находила здесь наиболее полное выражение. На возражения и аргументы здесь можно было отвечать безапелляционным приказом. Неспособность непосредственного личного воздействия на массы давала себя знать здесь гораздо менее, чем в событиях революции. В армии массы обезличены и крепко захвачены тисками аппарата: ими можно командовать незримо и независимо от их воли.
Но если фронт привлекал к себе Сталина, то он и отталкивал его. Военный аппарат обеспечивал возможность повелевать; но Сталин не стоял во главе этого аппарата. Сперва он возглавлял лишь одну из двадцати армий; потом стоял во главе одного из пяти или шести фронтов, причем и тут власть ему
