генерал Лукомский передал Львову через Аладьина: 'Недурно бы предупредить кадетов, чтобы к 27 августа они вышли все из Временного правительства, чтобы поставить этим правительство в затруднительное положение и самим избегнуть неприятностей'. Кадеты не преминули принять к сведению эту рекомендацию. С другой стороны, сам Керенский заявил правительству, что считает возможным бороться с мятежом Корнилова 'лишь при условии предоставления ему единолично всей полноты власти'. Остальные министры как бы только и ждали столь счастливого повода для подачи в очередную отставку. Так коалиция получила еще одну проверку. 'Министры из партии к. д., - пишет Милюков, — заявили, что они в данный момент уходят в отставку, не предрешая вопроса о своем будущем участии во Временном правительстве'. Верные своей традиции кадеты хотели переждать в стороне дни борьбы, чтобы принять решение в зависимости от ее исхода. Они не сомневались, что соглашатели сохранят для них в неприкосновенности их места. Сняв с себя ответственность, кадеты вместе со всеми другими отставными министрами принимали затем участие в ряде совещаний правительства, которые носили 'частный характер'. Два лагеря, готовившиеся к гражданской войне, группировались в «частном» порядке вокруг главы правительства, наделенного всеми возможными полномочиями, но не действительной властью.

На полученной в ставке телеграмме Керенского 'Все эшелоны, следующие на Петроград и в его район, задерживать и направлять в пункты прежних последних стоянок' Корнилов надписал: 'Приказания этого не исполнять, двигать войска к Петрограду'. Дело вооруженного мятежа становилось, таким образом, прочно на рельсы. Это надо понимать буквально: три кавалерийских дивизии железнодорожными эшелонами двигались на столицу.

Приказ Керенского по войскам Петрограда гласил: 'Генерал Корнилов, заявлявший о своем патриотизме и верности народу… взял полки с фронта и… отправил против Петрограда'. Керенский благоразумно умолчал, что полки с фронта сняты были не только с его ведома, но и по прямому его требованию для расправы над тем самым гарнизоном, перед которым он теперь обличал вероломство Корнилова. Мятежный главковерх, разумеется, не полез за словом в карман.'…Изменники не среди нас, — говорилось в его телеграмме, — а там, в Петрограде, где за немецкие деньги, при преступном попустительстве власти, продавалась и продается Россия'. Так клевета, выдвинутая против большевиков, пролагала себе все новые и новые пути.

То приподнятое ночное настроение, в каком председатель Совета отставных министров пел арии из опер, быстро прошло. Борьба с Корниловым, какой бы оборот она ни приняла, угрожала тягчайшими последствиями. 'В первую же ночь восстания Ставки, — пишет Керенский, — в советских, солдатских и рабочих кругах Петербурга стала упорно распространяться молва о прикосновенности Савинкова к движению генерала Корнилова'. Молва называла Керенского немедленно вслед за Савинковым, и молва не ошибалась. Впереди приходилось опасаться опаснейших разоблачений.

'Поздно ночью на 26 августа, — рассказывает Керенский, — ко мне в кабинет вошел очень взволнованный управляющий военным министерством. 'Господин министр, — обратился ко мне, вытягиваясь во фронт, Савинков, — прошу вас немедленно арестовать меня как соучастника генерала Корнилова. Если же вы доверяете мне, то прошу предоставить мне возможность делом доказать народу, что я ничего общего с восставшими не имею…' В ответ на это заявление, — продолжает Керенский, — я тут же назначил Савинкова временным генерал-губернатором Петербурга, предоставив ему широкие полномочия для защиты Петербурга от войск генерала Корнилова'. Мало того: по просьбе Савинкова Керенский назначил Филоненко в помощь ему. Дело восстания, как и дело подавления его, замыкалось, таким образом, в кругу «директории».

Столь поспешное назначение Савинкова генерал-губернатором диктовалось Керенскому борьбой за политическое самосохранение: если бы Керенский выдал Савинкова советам, Савинков выдал бы немедленно Керенского. Наоборот, получив от Керенского, не без вымогательства, возможность легализовать себя показным участием в действиях против Корнилова, Савинков должен был сделать все возможное для обеления Керенского. «Генерал-губернатор» нужен был не столько для борьбы против контрреволюции, сколько для сокрытия следов заговора. Дружная работа сообщников в этом направлении началась немедленно.

'В 4 часа утра 28 августа, — свидетельствует Савинков, — я вернулся в Зимний дворец по вызову Керенского и нашел там генерала Алексеева и Терещенко. Мы все четверо были согласны, что ультиматум Львова не более как недоразумение'. Посредническая роль в этом предрассветном совещании принадлежала новому генерал-губернатору. Направлял из-за кулис Милюков: в течение дня он открыто выступил на сцену. Алексеев, хоть и называл Корнилова бараньей головой, принадлежал к одному с ним лагерю. Заговорщики и их секунданты сделали последнюю попытку объявить все происшедшее «недоразумением», т. е. сообща обмануть общественное мнение, дабы спасти, что можно, из общего плана. «Дикая» дивизия, генерал Крымов, казачьи эшелоны, отказ Корнилова сдать должность, поход на столицу — все это не более как подробности «недоразумения»! Испуганный зловещим переплетом обстоятельств, Керенский уже не кричал: 'Я революции им не отдам!' Немедленно после соглашения с Алексеевым он вошел в комнату журналистов в Зимнем дворце и обратился к ним с требованием снять во всех газетах его воззвание, объявлявшее Корнилова изменником. Когда из ответов журналистов выяснилось, что задача эта технически невыполнима, Керенский воскликнул: 'Очень жаль!' Этот мелкий эпизод, запечатленный в газетных выпусках следующего дня, с несравненной яркостью освещает фигуру запутавшегося вконец суперарбитра нации. Керенский так совершенно воплощал в себе и демократию и буржуазию, что теперь он оказался одновременно высшим носителем государственной власти и преступным заговорщиком против нее.

К утру 28-го разрыв между правительством и главнокомандующим стал совершившимся фактом пред лицом всей страны. В дело немедленно вмешалась биржа. Если московскую речь Корнилова, грозившую сдачей Риги, она отметила понижением русских бумаг, то на известие об открытом восстании генералов она реагировала повышением всех ценностей. Своей уничижительной котировкой февральского режима биржа дала безупречное выражение настроениям и надеждам имущих классов, которые не сомневались в победе Корнилова.

Начальник штаба Лукомский, которому Керенский накануне приказал взять на себя временно командование, ответил: 'Не считаю возможным принимать должность от генерала Корнилова, ибо за этим последует взрыв в армии, который погубит Россию'. За вычетом кавказского главнокомандующего, не без запоздания заявившего о своей верности Временному правительству, остальные главнокомандующие в разных тонах поддержали требования Корнилова. Вдохновляемый кадетами Главный комитет союза офицеров разослал во все штабы армии и флота телеграмму: 'Временное правительство, уже неоднократно доказавшее нам свою государственную немощь, ныне обесчестило свое имя провокацией и не может дольше оставаться во главе России…' Почетным председателем союза офицеров состоял тот же Лукомский! Генералу Краснову, назначенному командующим 3-го конного корпуса, в ставке заявили: 'Никто Керенского защищать не будет. Это только прогулка. Все подготовлено'.

Об оптимистических расчетах руководителей и вдохновителей заговора дает неплохое представление шифрованная телеграмма уже известного нам князя Трубецкого министру иностранных дел. 'Трезво оценивая положение, — пишет он, — приходится признать, что весь командный состав, подавляющее большинство офицерского состава и лучшие строевые части армии пойдут за Корниловым. На его стороне станут в тылу все казачество, большинство военных училищ, а также лучшие строевые части. К физической силе следует присоединить… моральное сочувствие всех несоциалистических слоев населения, а в низах… равнодушие, которое подчинится всякому удару хлыста. Нет сомнения, что громадное количество мартовских социалистов не замедлит перейти на сторону' Корнилова в случае его победы. Трубецкой отражал не только надежды ставки, но и настроения союзных миссий. В корниловском отряде, двигавшемся на завоевание Петрограда, находились английские броневики с английской прислугой; и это, надо думать, была наиболее надежная часть. Глава английской военной миссии в России генерал Нокс упрекал американского полковника Робинса в том, что последний не поддерживает Корнилова. 'Я не заинтересован в правительстве Керенского, — говорил британский генерал, — оно слишком слабо; необходима военная диктатура, необходимы казаки, этот народ нуждается в кнуте! Диктатура — это как раз то, что нужно'.

Все эти голоса с разных сторон доходили до Зимнего дворца и потрясающе действовали на его обитателей. Успех Корнилова казался неотвратимым. Министр Некрасов сообщил своим друзьям, что дело окончательно проиграно и остается только честно умереть. 'Некоторые видные вожди Совета, —