многие, даже самые обычные люди, ощущают свою избранность. Живут так, словно они – пуп земли и центр вселенной. Хотя на самом деле – серость, серость, серость… Умрут, никто и не вспомнит.

Причем Толик ощущал свою никчемность лишь рядом с Евгенией. Он, конечно, твердил и ей, и окружающим, что ее профессия – ненужная, глупая, что сама Евгения – так себе, вполне посредственная фотохудожница… Что занимается она ремеслом, а не искусством…

Но в глубине души он знал, что бывшая жена – талантлива. Она – необыкновенная. А он, Толик Полонский, – неудачник с манией величия… Лишь сейчас, в шаге от смерти, Толик позволил себе признаться в этом.

И еще в том, что он ее любит.

Всегда любил.

– Милый! – Легкий шепот откуда-то сверху. Женский голос.

– Да? – с трудом отозвался Толик. Наверное, Евгения каким-то образом сумела выбраться из той комнаты, она нашла его! – Это ты?

– Это я…

– Женя. Женя, послушай, – с трудом произнес он. – Я люблю тебя.

– Зачем ты так со мной? Если любишь? – прошептала она.

– Я не знаю. Я не знаю! – закричал он. – Я не знаю!..

На голову Глеба посыпался песок.

«Что это было?» – с недоумением и тревогой подумал Глеб. Потом снова нажал кнопку дозвона на своем сотовом. Несколько секунд стояла тишина, а потом он услышал знакомый рингтон. Мелодия – очень тихая, но вполне отчетливая и знакомая, доносилась откуда-то сверху, из глубин дома.

– Женя! Женя, ты здесь?

Дом затрещал, и на Глеба просыпалась очередная струйка песка.

– Женя!

Рингтон сотового Евгении пиликал не переставая. Но она сама не отзывалась.

– Женя!

Здание снова затрещало – и это был даже не треск, а стон. Жуткий, рвущий сердце звук… Словно дом держался из последних сил – перед тем как развалиться. Оно и неудивительно – ему сто лет, не меньше.

Глеб выдохнул и побежал вверх по лестнице.

– Женя!

Песок продолжал сыпаться с потолка. На втором этаже Глеб наткнулся на стул, на котором лежала сумка Евгении. В сумке и заливался ее сотовый. Значит, она в здании. Как, почему она здесь – неважно. Надо найти ее… и как можно скорее.

Глеб побежал по коридору, заглядывая в пустые комнаты с ободранными обоями, вздыбленным паркетом.

– Глеб! Глеб, я здесь!.. – донеслось откуда-то.

Он метнулся назад, в другой конец коридора.

– Глеб!

«Здесь!» Глеб увидел дверь, припертую снаружи толстой железной трубой. Отбросил ее, распахнул дверь… Евгения буквально упала ему в объятия.

– Женя…

– Глеб, миленький!

– Скорее, тут сейчас все рухнет к чертовой бабушке… – Глеб потащил Евгению за собой.

Внутри дома заскрежетало, и пол вдруг стал крениться. Паркетины, лопаясь, подлетали к потолку.

– Ай…

– Скорее!

Лестница с визгом отъехала вниз. Глеб прыгнул, повернулся, протянул руки Евгении, стоявшей сверху:

– Быстрее… Я поймаю. Быстрее же!

Она прыгнула, и Глеб подхватил ее. Они с Евгенией побежали по ступеням. В два прыжка перемахнули через парадное. Двери висели на петлях – дверной проем словно съежился, уменьшился, вдавился в землю. Одна из створок с грохотом отвалилась, когда Глеб с Евгенией пробегали мимо.

…Они выскочили наружу и, держась за руки, пробежали еще несколько шагов. Евгения обернулась:

– Он рушится… Смотри!

Глеб обернулся и на миг забыл обо всем на свете, настолько это зрелище поразило его – старое здание прямо на глазах складывалось, точно карточный домик, – ровно и прямо, этаж к этажу.

– Бежим! – наконец опомнился Глеб и потащил Евгению за собой. И вовремя – повалила такая густая пыль…

Они отбежали еще дальше, к самой набережной. Клубы густой серой пыли замерли над землей, переливаясь и набухая, – они медленно ползли во все стороны, отравляя воздух.

Глеб с Евгенией на всякий случай отбежали еще дальше. Теперь они стояли у причала, на ступенях. Зелено-желтые воды Москвы-реки бились о гранит, и этот равномерный звук успокаивал, утешал.

– Вот это да… – прошептал Глеб.

Евгения, дрожа, прижалась к его груди.

Он обнял девушку:

– Все, все уже… все хорошо!

– Глеб, он запер меня там!

– Кто?

– Толик! Запер и убежал…

– Придурок… – сквозь зубы процедил Глеб. – Найду его и… – Он не стал договаривать.

– По-моему, это он устроил взрыв.

– Взрыв?

– Да… Я не думала, что все так серьезно… Я не верила до последнего, что Толик способен на такое… – пробормотала Евгения.

– Все, успокойся. – Глеб обнял ее крепче. – Мы живы. Здоровы. Все хорошо…

Евгения подняла лицо. У нее были такие испуганные, огромные глаза… Она, несмотря на страх и все переживания, была столь милой, нежной и хорошенькой, что Глеб не выдержал и поцеловал ее.

…Он никогда не верил фильмам, где в конце, после всех испытаний и треволнений, герои сливались в долгом заключительном поцелуе. Как это можно – забыть о тех ужасах и неприятностях, которые только что пережили, и – целоваться?! Не до того же!

Но сейчас на собственном опыте Глеб неожиданно убедился – еще как до того…

Если и можно почувствовать радость жизни – то только так. Целуя свою любимую.

Нина, облокотившись о перила, смотрела, как позади катера бурно плещется вода – тот сворачивал в сторону Садовской набережной. Пожилая пара на соседней скамейке (судя по всему, приезжие) оживленно обсуждала красоты Москвы, сравнивала старинные особняки с современными новоделами – здания, мимо которых проплывал катер, словно нарочно чередовались. Старое – новое, старое – новое…

«Ничего, голубчики, сейчас вы увидите незабываемое зрелище! – с иронией подумала Нина. – Всего за пятьсот рублей удовольствие! Будет о чем дома рассказать…»

Все складывалось исключительно удачно.

Взять, например, того же Анатолия. Он появился в нужное время и в нужном месте, и он, как оказалось, ненавидел бывшую жену, фифу эту (кстати, ничего в ней особенного нет, непонятно, почему Глеб вдруг запал на Евгению). Мало того – Нине после недолгой беседы с Анатолием удалось раскрутить его на эту авантюру… Он бы еще сто лет собирался, куксился, сомневался – делать или не делать, быть или не быть, рушить старый дом или не рушить.