разъехались. На юга задницы греть. А те, кто остался, тупее сибирского валенка. На хозяйстве вместо себя оставить некого. Дела в Москве займут дней пять, не меньше. Значит, неделю меня не будет.

– А как же деньги? Ты ведь говорил, надо в банке заказывать? Заранее?

– Я сегодня пять раз звонил в эту фирму по продаже недвижимости. Все уточнял... Короче, чемодан с налом туда тащить не надо. Можно в Москве с книжки снять. А еще лучше оформить перевод со счета на счет. Как только деньги переведут, можешь сходить к своим подругам попрощаться. И деньги, что в долг давала, не забудь потребовать. А иначе это сделаю сам.

Кум перенес дорожную сумку из спальни в горницу. В Москве он остановится у одного старого приятеля Антона Васильевича Кленова, с которым вместе служили еще на севере. Теперь Антон перебрался в Москву, нашел теплое место в охранной структуре одной крупной строительной фирмы. И в хрен не дует. Знай себе купоны стрижет, шастает по бабам и квасит. Вот челюсть-то у Кленова отвалится, когда он узнает, по какому делу приехал в столицу бывший сослуживец. Чугур усмехнулся, присел к столу, вспоминая, все ли вещи собрал.

– Ты не маячь перед глазами, – сказал он Ирине. – Ложись и спи. Я себе в тут в комнате постелю.

Когда сумка была собрана, Кум присел за круглый стол в гостиной и засмотрелся в темное окно. За хлопотами тревоги последних дней отошли на задний план, вроде как забылись. А на ночь глядя, как всегда, снова всплыли в памяти. Скорей бы уж закончилась вся эта тягомотина с оформлением дома на Кипре, с отставкой. И на дом Будариной надо найти покупателя. Дел впереди – целый воз и маленькая тележка. Но свет в конце тоннеля уже виден. Кум успокоил себя мыслью, что на новом месте, у теплого моря оживет душой, стряхнет пыль неприятных воспоминаний и тревог. Но тут же поправил себя: до Кипра еще добраться надо, дожить до этого светлого дня.

Попугай Борхес, замерев на жердочке, угрюмо молчал, словно собирался сказать какую-нибудь новую гадость или выругаться, но не мог вспомнить крепкое словцо. Кум накрыл его черной шалью, чтобы этот оратор не вякал хотя бы ночью. Потом вышел в сени, проверил, не забыл ли задвинуть засов, когда заходил в дом. Он вернулся в комнату, разделся до трусов и майки. Перед тем как лечь, вытащил из кобуры пистолет, сунул его под подушку – для душевного спокойствия. Вытянувшись на диване, взял в руки книгу рассказов о Ленине и раскрыл томик наугад, на первой попавшейся страничке. Но скоро выключил свет.

Чугур долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, не ко времени вспоминая все дела, что успел переделать за долгий день. Набралось порядочно... Полежав на спине четверть часа, он решил, что переутомился, поэтому и сон не идет. Невольно его мысли перекинулись на завтрашний хлопотный день. В Москву поездом он доберется уже после обеда. И, чтобы не терять день, сразу двинет в агентство, там его уже будет ждать некто Жаров, старший менеджер по продажам недвижимости за границей. Конечно, доверять этим фирмачам нельзя. Сидит у них в конторе сволочь на сволочи и жулик на жулике. Тюрьма по ним плачет. Только и думают, как простого человека объегорить, деньги халявные загрести. А этот Жаров, видно, там основной, козырную масть держит.

Эх, промурыжить бы его недельку на зоне, да еще в кандей засунуть на несколько деньков. И подсадить к нему какого-нибудь голубца, самого грязного, больного сифилисом. И строго наказать этому голубцу, чтобы он и Жарова того, опустил. Тогда бы этот хренов менеджер по-другому запел, зараз цену на дом сбросил, а то и вовсе обнулил.

Мобильник зазвонил в тот момент, когда, вцепившись мертвой хваткой в руль, Жлоб на темной узкой дороге разогнал тачку до девяноста километров. Пришлось сбавить газ. Услышав голос Постникова, Жлоб поморщился. Как некстати этот разговор именно сейчас.

– Ну, где вы пропали? – выпалил Постный. – Какого хрена не звоните? Я жду как опущенный, а ты язык проглотил.

– Вот как раз хотел, – виновато буркнул Жлоб.

Но Постников не стал слушать:

– Или вы стали настолько крутыми, что и докладываться не надо?

– Да, Павел Митрофанович, – невпопад ответил Жлоб, он не успевал следить за темной дорогой.

– Что да? Крутыми, мать вашу, заделались?

– То есть, нет, Павел Митрофанович.

– Что ты заладил: Пал Митрофаныч, Пал Митрофаныч? Говори, как дела?

– Все плохо. Куба обгорел. Сильно очень. Когда вспыхнул огонь, он оказался рядом... Сейчас его к доктору везу. К Кучушеву на дачу.

– Я не о здоровье Кубы спариваю, – заорал Постный. – Я спросил: как наши дела? Ты что, тупее материной задницы? Уже русских слов не понимаешь?

– Забегаловка сгорела. Дотла. Все тип-топ.

– Ну, с этого и надо было начинать, – Постников сбавил на полтона: – Отвезешь Кубу к коновалу, а потом обязательно мне звякни. В любое время, хоть ночью, хоть утром. Только в больницу не суйтесь. Понял меня? В больницу ни ногой.

– Все понял, – отозвался Жлоб.

Кроткие гудки. Жлоб бросил трубку на пассажирское сиденье и прибавил скорость. Дорога сделалась чуть шире, в просветах между деревьями открылось небо. Еще два поворота, и они на месте.

– Шестьсот долларов, – громко и внятно сказал с заднего сиденья Куба. – Слышь? Шестьсот...

– Чего шестьсот? – проорал в ответ Жлоб.

Он чувствовал, что в груди бешено бьется сердце, руки сделались слабыми и вялыми, а на глаза наворачиваются слезы.

– Баксов наварили... Шестьсот баксов... За мою жизнь...

Куба зашелся каким-то диким нечеловеческим смехом, похожим на рыдание. От этого смеха мурашки по коже побежали. А потом он затих и, сколько ни звал друга Жлоб, тот не отзывался. 'Опель' съехал на обочину, Жлоб вывалился из салона, распахнул заднюю дверь. Куба лежал на боку между сиденьями и,