выставлять обувь в коридор, у порогов своих номеров. В пять утра появляется цыганского вида глухонемой парнишка, прикрепляет к обуви ярлычки с номерами, ставит туфли и ботинки на тележку и отправляется вниз, в свою каморку под лестницей. Ровно в семь утра начищенная обувь возвращается на прежнее место.

Сейчас, если судить по ботинкам, стоящим у дверей, в этом крыле пансиона проживают три постояльца, включая самого Колчина.

Соседний номер пустует. Колчин вернулся в свои апартаменты, собрал в сумку вещи, включил телевизор, прибавил звук. Выйдя в коридор, запер дверь, вытащил из сумки и поставил у двери пару нечищеных ботинок, пустую бутылку из-под водки и пол-литровую банку с надписью «Кока-кола». Затем вынул из кармашка сумки тюбик без этикетки. Он поднял банку, выдавил из тюбика какую-то густую субстанцию, что-то вроде зубной пасты. Смазал этой субстанцией днище банки, затем поставил банку на пол, в сантиметре от двери, на несколько секунд плотно прижал жестянку к полу. Придвинул чуть ближе к банке водочную бутылку.

Теперь названные гости, если они все-таки пожалуют на ночь глядя, должны будут убрать посуду с дороги, чтобы войти в комнату Колчина. Он присел на корточки у соседнего незаселенного номера, поковырялся в замке лезвием перочинного ножичка, опустил ручку и толкнул дверь. Колчин зашел в комнату, едва освещенную слабым млечным светом уличного фонаря. Припер дверную ручку спинкой стула, положил сумку у двери и, не снимая плаща и пиджака, повалился спиной на кровать.

Он задрал ноги кверху, поставив задники ботинок на нижнюю перекладину кровати, несколько минут разглядывал темный потолок и прислушивался.

Город тихо спал. В этой прозрачной тишине стали слышны звуки, незаметные днем. Внизу проехала легковая машина, поворачиваясь от порывов ветра, заскрипел железный флюгер на крыше дома через улицу, другим, тонким скрипом отозвалась внешняя ставня на окне. Жаль, что так и не удалось принять душ, – подумал Колчин, сейчас он был согласен и на холодную воду. Минута текла за минутой, скрипел железный флюгер, стонал ветер, шуршал дождь. Звуки баюкали, навевали сон, глаза закрывались. Кажется, тревога была ложной, нынешней ночью ждать уже некого. Колчин расстегнул пуговицы пиджака, раскинул руки по сторонам.

Сонливость, вязкая и тяжелая, навалился стеной. И не было сил бороться с этой тяжестью. Колчин задремал и увидел сон, вернее воспоминание о реальных событиях прошлой весны.

В мае Колчин поехал к матери Марии Степановне, жившей в Ленинградской области в рабочим поселке, что в двадцати километрах от Волхова. Мать настояла на том, что сама приедет на станцию встречать сына. Волнуясь перед встречей, Колчин сошел с поезда, прошагал двести метров до автобусной станции. И выяснил у старика, торговавшего билетами, что автобус из поселка отменен, а другой автобус придет только через два часа.

Не зная, чем себя занять, Колчин бродил по пустынной площади возле железнодорожной станции и ближней улице, застроенной некрашеными бедными домишками. Здесь из достопримечательностей можно было отметить только пивнушку, где торговали кислым бочковым пойлом, ни цветом, ни запахом не напоминавшим пиво. И продуктовый магазинчик, в распахнутую низкую дверь которого, похожую на черный крысиный лаз, почему-то никто из покупателей не рисковал заходить.

Поездов долго не было. Через открытый переезд проходили легковушки, пустые грузовики шли к лесопилке и цементному заводу и с грузом возвращались обратно. Над поселком торчала труба заводской котельной, пускавшая черный дым в голубое небо. Май месяц, жара, как в июле, молодая листва на тополях, разросшихся по краю площади, казалась серой под слоем пыли.

Наконец, автобус пришел, мать, одетая в черную болоньевую куртку, короткие сапоги, вышла из передней двери. Колчин шагнул к ней, поставил сумку с гостинцами на землю, обнял мать за худые плечи. Мария Степановна отстранилась, посмотрела на него снизу вверх. Когда мать щурила глаза, по вискам расходились тонкие лучики морщинок: «Седины у тебя прибавилось, Валера». «Да где там прибавилось», – улыбнулся Колчин. «Похудел ты, сынок», – сказала Мария Степановна, глаза ее увлажнились, платок съехал с головы. Колчин, не придумав ответа, только пожимал плечами и моргал глазами. Он сжал своими ладонями ладони матери, сухие и горячие.Слова застряли в горле.

Над площадью висела мелкая въедливая пыль, которую ветер гнал с цементного завода. Казалось, это от нее, от пыли, слезятся глаза, щиплет в носу, а язык сделался шершавым, как наждак. «Мама… Ну, что вы, мама», – сказал он. Мария Степановна с Колчиным залезли в тот же автобус, что привез мать на станцию, сели на переднее сидение. «Надолго приехал? – спросила Мария Степановна. – Недельку хоть поживешь?» Колчин отрицательно помотал головой: «Завтра уезжаю. Утром».

…Колчин проснулся, словно его резко толкнули в грудь. Полосу сна от полосы бодрствования отделили две-три короткие секунды. За те четверть часа, что он спал, ничего не изменилось. Та же темнота вокруг. Все так же беспокойно скрипел флюгер, тихо стучал дождь по стеклу.

Но к этим звукам, кажется, добавились другие тревожные шумы. Скрипнула половица в коридоре, кто-то тихо кашлянул… Колчин сел на кровати, затем поднялся на ноги, сбросил с себя плащи и пиджак. Стараясь не издать ни звук, ступая на носки, подкрался к двери, переставил стул, подпиравший дверную ручку.