Может быть, эти рок-марши были слишком безапелляционны и плакатны, но они точно соответствовали всеобщему состоянию ожидания обновления, 'праздника на нашей улице'. Никогда я не видел в Ленинграде столько улыбок: типичный образ рокера - сумрачная отстраненность - был больше не адекватен действительности.

Настоящим шоком даже для этого фестиваля и событием в истории всего нашего рока стало выступление 'телевизора'. Группа изменила состав и играла теперь синкопированный фон для нервных выпадов Михаила Борзыкина. Он выбрал самую опасную дорогу: беспощадный критический анализ действительности.

Это 'а мы идем' перекликалось с песней Цоя. В первом случае, правда, фраза звучала как пламенный призыв, во втором- как сердитый вопрос.

Однако здесь не было большого противоречия. Это были две стороны одной медали, две черты одного явления — того, что началось настоящее движение. Новый общественный климат, импульс обновления придали музыкантам силы и чувство моральной ответственности. Те, кому было что сказать, не боялись теперь говорить откровенно. Рокеры были одними из первых, кто это сделал, не дожидаясь указаний и прямых разрешений. Песни Борзыкина, особенно одна, испугали многих чиновников — «это уж слишком...». Ему приходилось отстаивать свое право на бескомпромиссность — и тогда он просто доставал из своего бумажника вырезки из речей М. С. Горбачева. «Там были его высказывания об инициативе масс, критике и самокритике, гласности и так далее... Но чиновники реагировали насмешливо — мало ли что там лидер говорит... Я чувствовал себя идиотом, который всем старается доказать, что дважды два — четыре...» Песня, потрясшая фестиваль и заставившая говорить о «Телевизоре» как о самой острой и значительной группе в Ленинграде, называется «Выйти из-под контроля».

На этом фоне недавние «властители дум» выглядели как пророки вчерашнего дня. «Аквариум» исповедовал ностальгический фолк-рок и созерцательную «духовность» («Любовь — это все, что мы есть»), «Зоопарк» вы-ступил с вокальным трио, продемонстрировав обычную смесь мягкой (теперь она уже казалась такой) сатиры и классного ритм-энд-блюза. «Странные игры» распались на две половины: «Игры» (братья Соллогуб с новым отличным гитаристом) играли интенсивный и довольно мелодичный пост-панк, а «АВИА» (клавишник, саксофонист и перкуссионист) показали уникальный синтез поп-китча, киномузыки, рока и музыкальной клоунады. Обе группы были хороши. Из новых понравились панковые «Объект насмешек» и шоу «Аукцыона», где гротескный лидер по кличке Слюнь разматывал на сцене рулоны туалетной бумаги с криками: «Деньги — это бумага!» Надежды москвичей, что они оставили рок-Ленинград позади, не оправдались. Согласен, что лучшие столичные группы — «Звуки Му», «Коперник», «Центр» — звучали более оригинально и «по-русски», но их было немного... (Что подтвердил летний фестиваль «Рок-лаборатории».) Кстати, «Браво» тем временем уже перешли в профессионалы.У ленинградского фестиваля случился замечательный «аппендикс». На следующий день после окончания в город приехал Билли Брэгг. Панк-бард выступал на полит-рок-фестивале в Хельсинки, и финны устроили ему и менеджеру Питеру Дженнеру туристский визит в Ленинград*.

Три дня разговоров, встреч с музыкантами и душевных «джемов» во время белых ночей. Более того, удалось организовать настоящий концерт, и не где-нибудь, а в городском комитете комсомола, куда впервые в жизни при-шла вся компания из рок-клуба. Билли пел, дискутировал и отвечал на вопросы вроде: «Неужели вы на самом деле верите в профсоюзы?» Его неожиданной миссией оказалось утверждение идеалов рабочего класса среди скептически настроенных «красных рокеров». Он показал публике английские майки с портретом Юрия Гагарина и рисунками Маяковского, сделав при этом следующее заявление: «Многие артисты и молодые люди на Западе сейчас обращаются к советскому революционному искусству в поисках нового стиля и выхода из тупика. Вам не стоит смотреть на Запад и искать вдохновения там — у нас самих нет ответов. Вы имеете потрясающие культурные традиции и должны расти из собственных корней...» Я был очень рад все это перевести; рок-клуб призадумался.

Не знаю, что заставило Брэгга столь истово говорить о национальных истоках, возможно, так сильно повлияла на него встреча с Сашей Башлачевым. Мы просидели ночь напролет у Бориса Гребенщикова, и все три барда пели свои песни. Башлачев был фантастичен, как всегда. Он уже стал знаменит, уехал из Череповца и жил жизнью странника-менестреля, скитаясь по просторам России и Сибири, с заездами в Эстонию и Казахстан, и зарабатывал себе на пропитание квартирными концертами. Он оставался одним из немногих «нелегалов» рока: все попытки как-то протащить его песни в эфир или напечатать стихи в прессе оканчивались ничем. Боязнь редакторов можно было понять: Башлачев писал абсолютно бескомпромиссно и беспощадно — иначе не мог. Кажется, никто сильнее его не сказал об отчаянии и распаде России («Лихо», «Некому березу заломати», «Посошок»), и вместе с тем именно он написал удивительные по мощи песни о духовном возрождении страны («Ванюша», «Имя имен», «Вечный пост»). Творчество его по сути было