— Мы действительно всего-навсего обычный транспорт, а не боевой корабль, — говорил в раздумье Шюттенстрем. — Наше морское командование смотрит на «Хорнсриф», как на пасынка. Чтобы не стыдно было появляться в портах, его подчистили, подкрасили немного и все. Если бы нас оснастили по- настоящему, например радиолокатором и другими современными навигационными средствами, тогда бы с нами вряд ли что-нибудь случилось. А теперь… Впрочем, поговорим лучше о чем-нибудь другом.

Все это Шюттенстрем произнес негромко, не спеша, как бы разговаривая сам с собою.

Командир «Хорнсрифа» любил иногда поделиться своим мнением с присутствующими. Однако он хорошо знал, с кем можно поделиться своими мыслями.

Лангнер, как говорится, прекрасно ужился со Стариком. Он, Кунерт и некоторые другие, в том числе и Шмальфельд, принадлежали к старому составу команды «Хорнсрифа». Между ними и командиром, несмотря на различия в характере и возрасте, установились хорошие, товарищеские отношения.

Шюттенстрем, стоя перед умывальником в своей каюте, брился, когда в дверь постучали. Не ожидая ответа, вошел вестовой Хенце с завтраком на подносе:

— Доброе утро, господин капитан-лейтенант! Ваш завтрак.

— Доброе утро, Хенце. Спасибо, поставь.

Хенце очень нравилось, когда Старик обращался к нему на «ты». Это означало, что у командира хорошее настроение. Некоторое время в каюте стояла тишина, изредка нарушаемая лишь позвякиванием посуды, которую расставлял вестовой.

— Что нового, Хенце?

— Ничего особенного, господин капитан-лейтенант, — Хенце замялся. — Только… капитан- лейтенант Фишель просит разрешения срочно поговорить с вами.

— Что у него там? Сейчас, до подъема? — недовольно буркнул Шюттенстрем, вытираясь мохнатым полотенцем. — Передайте, пусть зайдет минут через десять. Принесите тогда уж и вторую чашку.

Старик не мог, конечно, высказать Хенце свое недовольство, хотя ему и хотелось сделать это. Но вестовой прекрасно все понял и со словами «слушаюсь, командир» вышел из каюты. Словом «командир» в определенных случаях пользовались матросы на судне при обращении к Шюттенстрему. На лице Старика появилась улыбка: хорошие все же ребята на «Хорнсрифе»! Но визит Фишеля в такой ранний час был ему не по душе.

Шюттенстрем уже сел за стол, когда в дверях появился старший помощник:

— Доброе утро, господин капитан-лейтенант! Надеюсь, хорошо отдохнули?

— Здравствуйте, господин Фишель, садитесь, пожалуйста. Как говорится, утренний час дарит золотом нас. Но у вас, должен сказать, не очень-то сияющее лицо. Что-нибудь случилось?

Снова начался разговор, уже не раз происходивший между Шюттенстремом и Фишелем и касавшийся порядков, уже давно установленных на судне. Старший помощник полагал, что дух, царящий на «Хорнсрифе», не соответствует немецким военно-морским традициям и требованиям воинской дисциплины. Но Фишелю никогда не удавалось настоять на своем: Шюттенстрем имел собственную определенную точку зрения на авторитет командира и послушание подчиненных. Однако старший помощник не сдавался, надеясь установить на «Хорнсрифе» свои порядки. На этот раз Фишель заговорил о Кунерте.

— Сегодня утром, после подъема, я наблюдал за действиями старшего унтер-офицера Кунерта, — начал Фишель.

— Кунерта? — лицо Шюттенстрема помрачнело. — Какие претензии у вас к нему?

Старший помощник ухмыльнулся.

— Господин Шюттенстрем, — Фишель полагал, что наедине с командиром он может позволить себе такое обращение. Ведь не так давно он и сам командовал судном, да и чины у них равные. — Господин Шюттенстрем, я позволю себе заметить, что Кунерт несколько утратил качества, необходимые унтер- офицеру.

— Вы хотите сказать да моем судне? — с иронией спросил Шюттенстрем.

— Простите, — теперь Фишель перешел на официальный тон. — Я не имел этого в виду и не считаю себя вправе вмешиваться в действия командира судна. Я. только прошу разрешения напомнить вам, что меня назначили на «Хорнсриф», правда на время похода, старшим помощником. В общем Кунерт считается исправным унтер-офицером. Но я несколько раз замечал, а сегодня утром это подтвердилось вновь, что он недостаточно требователен к старослужащим матросам. Я думаю, это может плохо повлиять на молодых, и…

— Господин Фишель, — прервал его Шюттенстрем. — Сделайте одолжение, послушайте, что я вам скажу. Ваше служебное рвение делает вам честь. Я рад, что вы стремитесь принести пользу «Хорнсрифу», хотя вас привели на судно весьма печальные обстоятельства. Я хорошо знаю, что вы хотите сказать. Но позвольте мне самому устанавливать на вверенном мне судне такой порядок, который я считаю правильным.

Фишель хотел что-то возразить, но Шюттенстрем продолжал:

— Вспомните, война идет уже более четырех лет! Я не думаю, что Кунерт устал. Но, в конце концов, Тихий или Индийский океан — это не казарменный двор. К разным людям унтер-офицер относится по- разному. И мои старые матросы — это не зеленые юнцы. В мелочах можно и не особенно придираться, но в больших делах нужно требовать все. Я это хорошо понимаю и даже одобряю. Видите ли, я не кадровый офицер, как вы. Своим военным чином я обязан войне. Но свой опыт обращения с матросами и свой авторитет у них я приобрел еще в то время, когда некоторые были желторотыми кадетами. К вам, Фишель, это, конечно, не относится.

Сказав это, он покровительственно похлопал старшего помощника по плечу:

— Не обижайтесь, Фишель, такую длинную речь я редко произношу за завтраком.

Но старший помощник был оскорблен.

— Господин капитан-лейтенант, — он вскочил с места и вытянулся, — я не совсем вас понял, но…

Внезапно раздался крик:

— В-о-о-здух!

В то же мгновение все услышали легкое жужжание, перешедшее вскоре в глухой рев, который затем быстро затих. Шюттенстрем, едва не толкнув Фишеля, бросился на мостик. Он успел заметить самолет, круто уходивший вверх. Должно быть, летчик на большой высоте подкрался к судну, иначе его увидели бы раньше. Наблюдатель в «вороньем гнезде» сказал, что это был английский дальний разведчик.

Шли дни, из дней складывались недели. «Хорнсриф» продолжал свой путь. Шюттенстрем прекрасно понимал, чем может закончиться встреча с вражеским воздушным разведчиком. Пока они находились в районе островов Зондского архипелага, частично занятого японцами, можно было не опасаться нападения англичан, но как только судно миновало сравнительно узкий Зондский пролив и вышло в Индийский океан, положение осложнилось.

В тот же день, третьего марта тысяча девятьсот сорок четвертого года, командир отдал необходимые распоряжения. Было приказано перекрасить судно. И пока на полном ходу винты вспенивали воду, за борт спустили люльки, в которых работали свободные от вахты матросы. Этой участи не миновали и котельные машинисты, и помощники кока.

«Хорнсриф» вскоре приобрел грязно-серую окраску, делавшую его похожим на старый запущенный рейсовый пароход. Но это еще не означало, что опасность миновала. Радисту Герберу тоже прибавилось работы в эти дни: он должен был принимать радиограммы англичан, разыскивавших «Хорнсриф». Они-то и позволили Шюттенстрему уйти из опасной зоны. Сначала судно следовало на Мадагаскар. Примерно на широте острова Маврикия после перехвата новой радиограммы противника командир приказал лечь курсом на юг. Когда судно уже оказалось вблизи границы плавучих льдов, оно снова повернуло на вест-норд-вест и прошло мимо островов Принс-Эдуард.

Находясь на линии Кейптаун — Нью-Йорк, Шюттенстрем приказал вновь перекрасить «Хорнсриф», полагая, что несколько широких полос, проведенных по грязно-серому корпусу, затруднят его обнаружение.

Прошел почти месяц. Было уже двадцать девятое марта, когда «Хорнсриф» в пасмурный штормовой день, находясь примерно на широте Нью-Йорка, шел в Бордо. Старший штурман Лангнер стоял на мостике. До конца перехода оставалось, совсем немного. Он вошел в рубку и стал определять место судна. Через