она. — Всякий знает, что Освиу, король, созвал ученейших людей, дабы обсудить, чему следовать в этом королевстве — учению Рима или учению Колумбы с Ионы. Зачем беспокоить нас подобной болтовней?
Нищий злобно усмехнулся.
— Но чего они не знают, так это того, что в воздухе витает смерть. Попомни мое слово, настоятельница Хильда, прежде чем кончится эта неделя, кровь прольется под кровлей этого великого монастыря. Кровь запятнает холодный камень его пола.
Настоятельница Хильда позволила себе усмехнуться. К ее удивлению, нищий покачал головой.
— Ты должна знать, дочь Херери из Дейры, что пути светил небесных можно разгадать, но не изменить. В тот день, когда солнце на небе затмится, прольется кровь! Я пришел предупредить тебя, вот и все. Я исполнил должное перед Сыном Божиим. Прислушайся к моему предостережению.
Нищий крепко сжал губы и вызывающе вздернул подбородок. Настоятельница Хильда смотрела на него. На мгновение она прикусила губу, встревоженная поведением этого человека, как и его сообщением, но тут же на лицо ее вернулось раздраженное выражение. Она бросила взгляд на сестру, посмевшую вторгнуться к ней.
— Пусть этого наглого грубияна уведут и высекут кнутом, — приказала она.
Два монаха схватили нищего под руки и потащили его, сопротивляющегося, из покоев настоятельницы.
Монахиня собралась было выйти за ними, но настоятельница Хильда мановением руки остановила ее. И сестра повернулась к ней с выражением покорного ожидания на лице. Настоятельница подалась вперед и понизила голос.
— Скажи им, чтобы секли его не слишком сильно, а когда это будет сделано, дай ему краюху хлеба с кухни, после чего пусть идет себе с миром.
Сестра подняла брови, помешкала, словно хотела что-то возразить, но потом торопливо кивнула и вышла, так и не сказав ни слова.
Настоятельница Хильда слышала через закрытую дверь, как сын Канны все еще выкрикивает хриплым своим голосом:
— Берегись, настоятельница! В день, когда затмится солнце на небе, кровь прольется в твоем монастыре!
Опершись на высокий штевень темного дуба, человек подался вперед, навстречу резкому ветру и, щурясь, вглядывался в далекую линию берега. Ветер тихонько посвистывал, ероша темные волосы, вызывая румянец на щеках и трепля бурую домотканую одежду. Человек обеими руками держался за борт, хотя слабая волна, поднятая подвывающим береговым ветром, не так уж сильно раскачивала судно. Белые барашки плясали по серой поверхности моря.
— Вон там, кормчий, это оно и есть? — возвысив голос, обратился он к дюжему немолодому мореходу, стоящему рядом.
Тот — ясные глаза на продубленном ветром, солнцем и морем бронзовом лице — в ответ скривился:
— Так оно есть, брат Эадульф. То место, куда ты направляешься. Берег королевства Освиу.
Молодой человек, которого назвали братом Эадульфом, вновь уставился на береговую линию, и радость оживила его лицо.
Вот уже два дня судно держалось берега, медленно подвигаясь на север, избегая бурных открытых вод Северного моря. Кормчий все это время вел корабль вдоль берега по укромным заливам и безопасным бухточкам, однако теперь он поневоле правил в сторону моря, чтобы обойти большой мыс, выступающий далеко на северо-восток в открытое бурное пространство.
Стаф — так звали кормчего, родом из королевства южных саксов — придвинулся к молодому монаху.
— Видишь вон те скалы?
Брат Эадульф пробежал любопытным взглядом по утесам темного песчаника высотою в три-четыре сотни футов с узкой каймой песка и камней у подножия. Утесы казались страшно крутыми.
— Вижу.
— Так. А видишь ли ты черные строения наверху? Вот это и есть монастырь Хильды, монастырь, который называется Стренескальк.
С такого расстояния брат Эадульф мог разглядеть лишь смутные темные очертания рядом с чем-то, похожим на расщелину в скале.
— А это наша гавань, — сказал капитан, словно прочтя его мысли. — Это долина небольшой речки, которая называется Эск и впадает в море прямо под монастырем. За последние десять лет здесь вырос небольшой городок, а из-за близости монастыря настоятельницы Хильды люди уже называют его Витби, «Белое селенье».
— Когда мы доберемся дотуда?
Старый капитан пожал плечами.
— Может, через час. Зависит от берегового ветра и прилива. У входа в гавань есть опасный риф, уходящий в море почти на милю. Ничего особенного для морехода опытного.
Он не добавил «такого, как я», но Эадульф и сам догадался.
Брат Эадульф неохотно оторвал взгляд от обрамленной утесами береговой линии.
— Надо бы сообщить его милости.
Отойдя от борта, он тут же споткнулся и закусил губу, чтобы удержать ругательство, которое едва не сорвалось с языка. Он уже было вообразил себя мореходом, ибо разве не он пересек большое море между Британией и страной Эрин дважды, да еще совсем недавно — море между Британией и Галлией на обратном пути из двухгодичного паломничества в самый Рим? Однако оказалось, в каждом плавании приходится отвыкать от суши и привыкать к морю. Три дня они плывут из королевства Кент, и ему, брату Эадульфу, понадобился целый день, чтобы вновь научиться ходить по палубе. Честно говоря, весь первый день ему было очень худо. Он лежал на соломенной подстилке, стонал и блевал и в конце концов решил, что умрет от рвоты и усталости. Только сегодня, на третий день плавания, он смог стоять на ногах, не чувствуя разлития желчи, и, вдыхая резкий морской ветер, очистить голову и легкие настолько, чтобы вновь, хотя бы отчасти, ощутить себя человеком. Однако коварные волны то и дело заставляли его спотыкаться — к вящему веселью Стафа и его команды.
Стаф, протянув сильную коричневую мозолистую руку, поддержал едва не потерявшего равновесие молодого монаха.
Брат Эадульф робко улыбнулся, поблагодарил и двинулся дальше.
Стаф ухмылялся, глядя на его неловкую поступь. Еще неделя — и вполне возможно, этот молодой священнослужитель превратился бы в приличного морехода, думал он. Тяжелая работа укрепила бы его мышцы. А так они явно одрябли — слишком много лет он провел в молитве в темных монастырях, вдали от солнца. У этого молодого монаха телосложение воина. Стаф неодобрительно покачал головой. Христианство превращает саксонских воинов в женщин.
Старый кормчий не раз ходил вдоль этих берегов с самыми разными грузами, но целая куча христиан — такой груз у него на борту впервые. Странные они люди, Вотан[2] свидетель. Стаф не скрывал, что предпочитает старых богов, богов своих предков. Его родная страна, страна южных саксов, только теперь неохотно разрешила тем, кто учит во имя безымянного Бога, имевшего сына по имени Христос, прийти и проповедовать в королевстве. Лучше бы король южных саксов и дальше запрещал им проповедовать, считал Стаф. У него же самого слишком мало времени, чтобы тратить его на христиан или на их учение.
Он хотел бы, когда придет его час, попасть в Чертоги Героев, с мечом в руке, выкрикивая священное имя Вотана, как делали до него бесчисленные поколения его предков, а не скулить, произнося имя какого-то иноземного бога на странном языке римлян, и мирно испустить дух в постели. Не таков путь воина-сакса, ведущий в другую жизнь. Сакс готов скорее отринуть какую бы то ни было жизнь по смерти, коль скоро не войдет он с мечом в руке в Чертоги Героев.
Насколько Стафу известно, этот Христос — бог мирного прозябания, бог рабов, стариков и женщин.
