– Ты невероятно похожа на маму, – повторил Рассел, когда они уселись и ему принесли бокал красного вина, а ей – высокий стакан колы с позвякивающими кусками льда, из которых, как мачта кораблика, затерявшегося среди льдин, вертикально торчала прозрачная пластиковая трубочка. – Когда я тебя увидел, я сразу подумал о Дине, такое между вами поразительное сходство. Я вообще часто вспоминал ее, какая она женственная и, как бы это сказать, изысканная, что ли. Неужели я снова встречу ее? – Рассел покачал головой, улыбнулся, развел руками. – Наверняка она все такая же красивая. Не знаю, конечно, что она подумает, когда увидит меня. Я-то изменился за семь лет, вот видишь, волосы…

– Вы не встретитесь с мамой. – Элизабет опустила голову, потянула коричневую жидкость из трубочки, ей сразу захотелось плакать, к глазам подступила влага, она набухала, пробивалась наружу, и вот уже одинокая капля не удержалась и хлопнулась в стакан, так что недовольно зашипел кусок холодного льда.

– Ее нет в городе? – удивился Рассел. – Неужели она и на премьеру не приедет? Как жаль, мне после премьеры сразу надо будет уехать.

– Да, ее нет в городе, – едва качнула головой Элизабет, отчего еще одна капля оторвалась и шлепнулась на колышущуюся ледяную корку. Потом была длинная пауза, Элизабет так и сидела с опущенной головой, глядя на разъезжающиеся и снова съезжающиеся льдинки. Еще одна капля, уже третья, соскочила с ресниц, но промахнулась и упала на скатерть.

– Мама погибла. Ее убили полтора года назад.

Секунды разрастались, пухли, растягивая, раздувая время, а потом на Элизабет стало наезжать лицо Рассела, крупное, выпуклое, словно увеличенное линзой. В нем не было ни удивления, ни изумления. Нет, оно разом стало раздавленным, поверженным, убитым, оно потеряло сходство с привычным человеческим лицом. Отчаянием – вот чем оно стало. Олицетворением отчаяния, его сгустком, его материальным выражением.

Лицо Рассела попыталось издать какие-то звуки, вернее, губы попытались, но у них вышло то ли мычание, то ли долгое, протяжное «а-а». Пальцы разжались в отвергающем, недоуменном движении, вино из бокала пролилось на скатерть, но он не заметил растекающегося кровавого пятна.

«А на мамином лице кровь не растекалась, только маленькое, аккуратное пятнышко», – почему-то вспомнила Элизабет.

– Маму убили, – повторила она уже без слез, они сами каким-то неведомым образом отступили внутрь, будто глаза – это губка и могут так же легко впитывать влагу, как и выделять ее. – Она исчезла, просто ушла из дома и не вернулась. Потом ее нашли в лесу, в машине, у нее была рана на виске, пулевая рана, нас привезли смотреть на нее. Это у них называется опознание. Убийцу так и не нашли, полиция до сих пор не знает, где маму убили, кто, зачем.

Она говорила спокойно, бесчувственно, как сторонний наблюдатель, будто пересказывая давно прочитанную книгу, которую подзабыла немного и теперь сама пытается вспомнить.

– Нас? – это было первое внятное слово, одно-единственное, глухое, замороженное хрипом, и Элизабет не поняла.

– Что? – переспросила она.

– Вас привезли? – снова с трудом произнес голос. – Кого вас?

– Меня и Влэда, – пояснила Элизабет. – Ах, вы же не знаете, – спохватилась она. – Влэд – это мамин муж. Он сначала работал у нас, ремонтировал дом, но потом они с мамой… как бы это сказать… ну, вы понимаете. А потом мама вышла за него замуж. – Рассел вздохнул громко, болезненно, словно у него в груди оторвался кусочек ткани. – Но она не любила его. Она была одинока, очень одинока, теперь я понимаю… А тут он, вот у них и началось. А еще она жалела его, из жалости и вышла замуж. А потом погибла…

Элизабет снова начала рассказывать – вдумчиво, стараясь ничего не упустить. Хотя оказалось, что и рассказывать нечего – была мама, до нее можно было дотронуться, поцеловать, можно было ворваться утром в ее спальню, прыгнуть к ней в постель и барахтаться там, а потом замереть, вдыхая тепло ее тела, его запах. Можно было разговаривать с ней, смотреть, как она улыбается, сесть к ней на колени, но главное – знать, что она твоя, что она принадлежит тебе, как и ты ей.

Ну и что… Была, и больше нет! Одним мутным видением промелькнуло бледное, как скатерть, лицо с запачканной бурым дырочкой в виске. И все… И что тут можно сказать?

– А кто он, этот Влэд? – Похоже, первый шок прошел, с лица Рассела сошла заморозка. – Откуда он? Ты сказала, из Европы, сказала, что беженец, но откуда, из какой страны? Чем он занимался прежде, не числилось ли за ним криминала? Европа достаточно криминальное место, особенно довоенная. Хотя и послевоенная не лучше.

Элизабет задумалась и вдруг, к полному своему удивлению, поняла, что не знает. Она ничего не знает про человека, с которым жила ее мама, с которым спала, за которого вышла замуж, и с которым теперь живет и спит она сама. Она ничего не знает о его прошлом. А вдруг он и вправду какой-нибудь убийца и насильник? Ведь если честно, если не обманывать себя, она всегда подозревала его. К тому же он боится полиции. Почему? Нормальный человек полиции не боится.

– Не знаю, – сказала она вслух. – Он боится полиции.

– Ага, – кивнул Рассел.

Вот и Рассел стал подозревать Влэда. А ведь Рассел не знает, что они спят вместе, что они начали спать почти сразу после смерти мамы. Если бы он знал…

– Скажи мне, Лизи, – Рассел протянул было руку, но та, словно испугавшись, замерла на поверхности стола. – Ты с ним, с этим самым, как ты его называешь… – он наморщил лоб, прося подсказки, – …с этим Влэдом, ты, как я понимаю, живешь с ним?

– Ну конечно. – Элизабет пожала плечами. – Он ведь теперь мой… – тут она замялась, ей стало неловко. Нет, она не могла назвать Влэда «папой» или «отцом». – …Он ведь теперь мой папаша, – нашла она ироничный вариант, но и он показался неестественным, и она добавила: – Как бы папаша.

– И как он тебе? – снова спросил Рассел, и Элизабет ощутила на себе его взгляд, внимательный, напряженный, как недавно в машине. Она потупилась, ей показалось, что лицо покрылось густой жаркой краской. И оттого, что ей так показалось, она покраснела еще сильнее.

– Что как? – сделала она вид, что не поняла.

– Как он к тебе относится? Не обижает? – Рассел замялся. – Не возникает ли каких-нибудь двусмысленностей? Ты ведь уже девушка, молодая красивая девушка, а он в общем-то чужой, посторонний человек.

– Да нет, – она снова пожала плечами. – Я же давно его знаю, когда он еще с мамой был, так что привыкла, – сказала она, стараясь говорить безразличным голосом.

Хотя в голове глухо бились одни и те же слова: «Если бы он знал… если бы знал…» Она так и не смогла их отогнать.

– А почему вы уехали из Бредтауна? – взгляд Рассела держал ее словно на привязи, на невидимом, прозрачном поводке.

– Да там произошла одна странная история. Появились два человека, мужчина с женщиной, и они хотели увезти меня… – Элизабет замялась: если она сейчас начнет рассказывать подробно, в деталях, история покажется неправдоподобной, плодом больной фантазии. Она сама бы никогда не поверила в нее.

Но глаза Рассела собрались в пронзительную точку, они привязывали неразрывной, требовательной