ввергли в мистику. Необъяснимым феноменом было возникновение ударного механизма в баковом орудии и топлива в левой носовой цистерне. Объяснить это никто ему не сумел. Запахло высшими силами, паранормальными явлениями, материализацией воли и победой чуда над рассудком. Так сокрушается материалистическое мировоззрение. Похоже, кто-то там в астральных сферах брал на себя всю ответственность. Рука провидения дружески обнимала его за плечи и подпихивала по избранному пути. Он гипнотизировал и буравил зеркало, пока оно не уверило в потустороннем уверенном блеске глаз. Происходило осознание миссии и рождение вождя. (Рассудок конвульсивно сопротивлялся: хотелось выпить и одновременно хотелось сунуть голову под холодную воду, то есть протрезветь двумя противоположными способами сразу. Однако это помогло слабо: успокоило, но ничего не изменило.)

Если человек не может смириться с каким-то явлением внутри себя, он начинает бороться с аналогичным явлением снаружи: не сознание исправить, так хоть бытие, авось одно в другом отразится. И если поступки удаются, то (практика критерий истины) сознание постепенно уверяется, что с ним все в порядке. Оно очищается от сомнений, выбрасывая их наружу, вымещая вон и там разрешая в практическом порядке.

Испытывая потребность борьбы с любыми психическими ненормальностями, Ольховский вызвал доктора. Сесть не предложил. Старшему лейтенанту медицинской службы Оленеву был дан боевой приказ излечить от наркомании матроса Принсипа. Такую фамилию влачил по жизни наряду с прочими своими глупостями и несчастьями Груня.

– Месяц сроку тебе! Больше времени нет! А то… разъелся!…

Оленев подивился неподдельной страсти приказа и вышел в коридор строевым шагом, больно ударившись ногой о комингс.

Груня отнесся к очередной напасти равнодушно: хрен с ними, пусть, работа у них такая. Но Оленев, которому была обещана аттестация по результатам эксперимента, въехал в задачу плотно.

Он отдраил иллюминатор, заварил чай, закинул ноги на стол и перелистал учебник наркологии. Теория не порадовала, а практика представилась просто беспросветной. Он плюнул в иллюминатор, поковырял в носу, втянул перед зеркалом живот, постучал ребром ладони о спинку кресла и, исчерпав все средства, разразился негодующим:

– Да что я им, Бехтерев, что ли!

Опрокинул чай и, промакивая стремительную лужу на столе пухлой газетой объявлений, автоматически зафиксировал взгляд на ее названии. Газета называлась Шанс, и купил ее доктор две недели назад в надежде обнаружить новый, эффективный и недорогой сжигатель жира. В нарочито-школьных завитках водянистых красных букв, вчетвером скомбинированных в слово шанс, было что-то мошенническое.

Доктор поцокал языком чему-то удачному в памяти и стал разъединять страницы, слипшиеся в кашу и расползающиеся. На втором развороте открылась реклама Центра доктора Калашникова, который, были в городе такие слухи, вроде и вправду возвращал в строй нарков и алкашей удачнее всех прочих.

Сдать Груню на курс лечения в клинику доктора медицинских наук и профессора Калашникова возможным не представлялось. Во-первых, случай был сравнительно легкий, не смертельный, да и Груня не брат родной, и тыкаться туда с этим было неловко. Во-вторых, и этого было достаточно, центр брал за свои услуги деньги, пусть смешные по мировым расценкам, но ни по каким расценкам ВМФ не в состоянии лечить прибабахи своего контингента – только средствами военно-морской медицины или же в порядке благотворительности.

Замысел потащил его, как рвущая поводок собака. Телефонный номер был занят, прорвался он попытки с двадцатой.

– Приемная профессора Калашникова, – ответил женский голос, соответствующий представлению о сестре именно милосердия.

– Это вас беспокоят из медицинского управления Военно-Морского флота, – представился Оленев, осаживая голос на нижний, басовый регистр. – Здравствуйте, коллеги. Могу ли я поговорить с профессором?

– Профессор сейчас занят. Подождите, пожалуйста…

Через час он входил в подъезд напротив узкого темнокирпичного костела в Ковенском переулке. О демократичном подходе к клиентам можно было сделать вывод по разномастности плотно припаркованных машин, где трогательная в своей аккуратненькой бедности пластмассовая Ока лепилась к огромному квадратному Хаммеру, как ягненок к тиранозавру во время райского (или наркотического, чем не одно и то же) перемирия. Клиника занимала половину первого этажа и была снабжена закамуфлированной под нежное дерево мощнейшей бронированной дверью, мало уступавшей люку боевой рубки Авроры.

Увидев Калашникова, Оленев понял, почему не был до конца убежден в собственном медицинском призвании. Профессор обладал тем, чему нельзя научиться: способностью поднимать настроение самим своим присутствием. Бывают такие врачи: посмотришь – и сразу легче, вроде не так все и плохо. От высокой фигуры, худого ироничного лица, ехидно-добрых глазок исходила энергетика, самонастраивающаяся в унисон дергам пациента и гасящая их со спокойствием; что-то в этом было от подкачки колеса или анестезии веселящим газом.

Калашников опустил в кабинете жалюзи и придвинул гостю жестянку тонких голландских сигар.

– В общем, извините, я насвистел насчет управления флота, – начал Оленев и, поощряемый кивками, изложил свою проблему.

– Элементарно, – подытожил веселым баритоном Калашников с тем видом, что жизнь смешна, легка и хороша. – Мой метод опубликован, так что секрета из нашего лечения мы не делаем. Для наглядности приглашаю вас, как коллегу, перед которым встала та же задача, присутствовать при процедуре.

Через полчаса удивленный простотой методики Оленев почувствовал себя в положении зрителя, которому фокусник раскрыл секрет распиливания ассистентки пополам.

– И каков процент… успеха?

– Как всегда – зависит от многого. Но в общем – намного выше пятидесяти. До восьмидесяти- восьмидесяти пяти, я бы не побоялся сказать.

Оленеву неудобно было спросить, почему же так не лечат все – при столь небывалом проценте выздоровлений. Ответ он получил и без вопроса:

– Здесь очень много и главное зависит от личности врача. А кроме того, на устаревших и