ведь можно ждать чего угодно: что это ловушка ФСБ, или контрразведки ГРУ, или президентской охраны, или мало чего в Москве есть еще, неизвестного непосвященным морякам.

На лестничной площадке раскинулся на стуле камуфляжник с пристроенным на колене кедром. Он не только не встал, но даже не повернул головы, продолжая смотреть перед собой и процеживая идущих сквозь неподвижную линию своего взгляда, параллельную с автоматным стволом.

В коридоре была та же малиновая ковровая дорожка с зелеными полями, гасящая шаги. Мягкий свет плафонов поглощался темными панелями в уровень роста. Коричневые дерматиновые двери в длинный ряд отблескивали по периметру и крест-накрест латунными пуговками обойных гвоздей.

Найдя нужный номер, Ольховский постучал в деревянный косяк. После повторного стука из-за двери донесся неразборчивый утвердительный звук.

Шагнув, Ольховский понял, с какой именно точки оформилось его беспокойство: часовой внизу, назвав номер, сказал не студия или комната, а кабинет.

Это был именно кабинет, очень просторный и притемненный. Окна были завешены сборчатыми шелковыми шторами. Во всю стену висела огромная карта Москвы, утыканная по восточной окраине флажками. Половину площади занимал неохватных размеров стол, выхваченный светом двух ламп под зелеными отражателями.

На столе была собрана железная дорога – из самых дорогих, миллионерских игрушек: с вокзалом, пакгаузами, перронами, мостами, тоннелями, семафорами, со множеством ветвящихся рельсовых путей и стрелок, и даже с поворотным кругом для локомотивов и красненькой водокачкой. По ней бегали, ловко расходясь друг с другом, черные паровозики, таща и толкая зеленые пассажирские вагоны, коричневые товарные и желтые цистерны.

Над дорогой склонился невысокий массивный человек, обтянутый кителем с маршальскими звездами на погонах. Держа в левой руке пульт, а в правой бильярдный кий, он выводил с дальнего края бронепоезд, состоящий из трех серых коробочек с трубой на средней и пушками по концам. Стрелку под табличкой запасной путь заело, и он старался придержать ее кием, отдергивая его под самым бронепоездом, который не успевал заползти на рельсы, ведущие в общий лабиринт. Вдоль паровоза чернела мелкая, но очень четкая надпись: Анатолий Железняк.

Колесико первого вагона соскочило со стрелки, и бронепоезд, жужжа, уткнулся в полосатый шлагбаум тупика.

Человек в маршальских звездах выматерился, перехватил кий за тонкий конец и с размаху сломал его о спину стоящего рядом портновского манекена в генеральском мундире.

Его лицо показалось Ольховскому давно и отлично знакомым, но он не успел додумать и понять, кто же это: заметив его, маршал вцепился тяжелым давящим взглядом и спросил грубым низким голосом, отшибающим саму возможность думать:

– Кто – ты – такой?!

Вопрос был задан с такой непререкаемой и угрожающей властностью за пределом хамства, что из Ольховского автоматически вылетело:

– Командир крейсера Аврора капитан первого ранга Ольховский!

Помимо всякого сознательного усилия ноги его сдвинулись, плечи расправились, подбородок задрался. За спиной стукнули каблуки матросов.

Маршал посопел, раздувая ноздри.

– Я – тебя – не – спрашиваю – кто – ты – такой!! Я – тебя – спрашиваю – откуда – ты – взялся!!

– Из Петербурга!

– Где – ты – был – до сих пор?!

Воздуха в легких для ответа не было, и его пришлось поспешно набирать.

– В походе. Переход. В сложных навигационных условиях. Узкости… товарищ маршал. – Ощущая неудовлетворительность своего доклада и не зная, что еще добавить или сделать, Ольховский взял под козырек.

– Я – тебя – не спрашиваю, где – ты – шлялся! Я – спрашиваю, кто – приказал – оставить – Петербург?!

Вот и вделся, бессмысленно залихорадило Ольховского. Вот и вделся. Вот и вделся. Вот и вделся. Как просто. А на что я надеялся. А на что я надеялся.

– Н-ну?!

Единственно правильным ответом, хотя и не соответствующим действительности, было: Командующий Балтийским флотом. И Ольховский сказал это, не в силах противиться приказу, чтобы сказать хоть что-то, но вместо этого услышал свой голос:

– Согласно общего плана, товарищ маршал!

Глыба молчания обвалилась на него и сокрушила остаток мозгов вместе с включившимся было автопилотом.

– План – здесь – один. Мой.

– Так точно, товарищ маршал!

– Расстрелять.

И, утеряв к нему всякий интерес, маршал отвернулся, взял новый кий из прислоненного к стойке ряда и потянулся над железной дорогой, где как ни в чем не бывало открывались и закрывались светофоры и постукивали на миниатюрных стрелках колесики.

Однозначно уведомленный о своей участи, Ольховский перевел дух с отстраненным равнодушием и даже облегчением, рожденным из принципа лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас.