Политехнического музея, пересек площадь и вскоре оказался около гостиницы «Москва». Здесь, в гостиничном ресторане, он год назад собирался отпраздновать свадьбу сына… Он полез в карман пальто за носовым платком и нащупал что-то тверденькое: это Аллочка тайком сунула ему туда шоколадку.
…Через несколько дней позвонил Игорь.
— Папа, здорово! Как ты там? На днях забегу. Большой привет от Ленки!
— Спасибо, — сдержанно, но без упреков сказал Орест Иванович. — И ей тоже.
Перед весной Орест Иванович решил уходить на пенсию. Ему лично средств хватало, а сын подмоги что-то не просил. Была в этом решении и скрытая месть: предлагал — не брали, а теперь придете — так уж и не взыщите… Но это, конечно, было не основное: Оресту Ивановичу шел шестьдесят третий год, сорок шесть лет он прослужил беспорочно и сейчас мог уйти, оставляя о себе у сослуживцев самую хорошую память.
Но в первые дни своего вполне заслуженного отдыха Орест Иванович ничего, кроме усилившегося одиночества и растерянности, не испытывал. Телефона на новой квартире у его единственных родственников не было, а ходить туда без приглашений Орест Иванович по-прежнему не считал удобным.
Но вдруг позвонила Аллочка.
— Здравствуйте, Орест Иванович!
Он страшно, до стука сердца, обрадовался:
— Здравствуй, Аллочка! Откуда же ты звонишь?
— У нас во дворе установили пять автоматов. Правда, три уже сломаны. А как вы поживаете?
— Да что я!.. — сказал Орест Иванович. — Вы-то как?
— Мы ничего. Бабушка понемножку успокаивается.
Орест Иванович обещал, что как-нибудь соберется и навестит их. Ему все-таки хотелось, чтобы его по-прежнему считали занятым человеком.
— Спасибо тебе, Аллочка, что позвонила. Я по тебе соскучился.
Девочка помолчала, потом спросила:
— Почему же вы не спросите, как я учусь? Ведь мне пришлось перейти в другую музыкальную школу.
Теперь помолчал Орест Иванович.
— Я все понимаю, Аллочка… Держись!
— Хорошо, буду держаться. А привет передать?
— Конечно. Всем большой, большой привет!
Он положил трубку и подумал о том, как же Аллочка дотянулась до телефонного диска. Ведь она такая маленькая! Только сейчас, услышав Аллочкин голос, Орест Иванович почувствовал, до какой степени он по ним по всем скучает. Надо было соврать, что заболел, тут уж невестка обязательно бы примчалась.
После того как в его квартире жило, хотя и набегами, существо женского пола, пусть и непутевое в смысле хозяйствования, отсутствие Лены теперь ложилось какой-то печалью на все, что окружало одиночество Ореста Ивановича. Почему-то чаще всего он смотрел на не занятый теперь никем телефон.
Иногда, правда, раздавалось вдруг дребезжание: это звонили из ЖЭКа, где он теперь, как пенсионер, был включен в актив. При его участии уже состоялось два заседания товарищеского суда, правда, оба раза по не слишком серьезному поводу: ночная пьянка, возмутившая соседей, и порча лестничной панели мальчишками-старшеклассниками. Орест Иванович произнес на этих заседаниях какие-то значительные слова и, только придя домой, спохватился, что ошибочно приписал фразу «Человек — это звучит гордо» Александру Сергеевичу Пушкину. Произошло это потому, что он был тогда поглощен собственными переживаниями, в сравнении с которыми порча лестничной панели была действительно «трухой» — сейчас этот термин пригодился ему.
Но с наступлением лета культурно-оздоровительная и воспитательная суматоха затихала, и телефон в квартире у Ореста Ивановича трагически молчал. Была у него возможность вернуться на два летних месяца на прежнюю работу: сотрудники рвались в отпуска. Но и у самого Ореста Ивановича тоже в кармане была путевка на июль в один из прибалтийских курортов.
Вечерами, когда темнело, он включал телевизор, а когда убеждался, что эту передачу он видел по крайней мере пять раз, то брал очередной номер «Огонька». Читать ему никто не мешал, стенки в доме были достаточно толстые, ибо дом, в котором теперь жил Орест Иванович, сооружен был в начале пятидесятых годов, и сюда вселилась тогда однородная и вполне солидная публика. С годами, правда, все несколько перемешалось: люди разъезжались, съезжались, разменивались. На лестницах стало погрязнее, во дворе шумнее, здесь гуляли уже не чистые, красивые собаки, а шныряли брошенные выехавшими хозяевами кошки. Только стены в доме, к счастью, продолжали оставаться непроницаемыми. Когда Орест Иванович ложится спать, в ничем не загороженные окна его квартиры смотрели мелкие звезды. Какие-то далекие вспышки бросали темную тень на потолок. Этот потолок был тоже достаточно высокий — что-то около трех метров. Но лепные украшения на нем, естественно, отсутствовали.
Он не мог бы с точностью сказать, когда наступил кризис и одиночество перестало сильно его тяготить. Пожалуй, все-таки с того дня, когда он принял твердое решение заняться наконец благоустройством своего быта. Он вселился в эту квартиру около десяти лет назад, но все эти годы о ремонте не помышлял. Казалось ему, что все достаточно чисто. Обои, правда, сильно выгорели, но нигде не отстали и не сморщились по углам, как положено теперь в каждой порядочной новой квартире. Нигде от косяков не отлетела штукатурка, не проржавели трубы в ванной, краны и душ хотя и подтекали, но в размерах допустимого.
И тем не менее теперь Орест Иванович решился на обстоятельный ремонт. Связываться с леваками он не считал возможным и обратился в одну из контор по ремонту квартир.
Разговаривал он спокойно, но достаточно твердо, дал понять, кто он такой и чего бы ему хотелось — ремонта качественного, а не так, тяп-ляп…
В назначенный день и сравнительно с небольшим опозданием к Оресту Ивановичу в квартиру пришли две женщины с ведрами и кистями. Обе сразу посмотрели на потолок.
— Это ведь лестницу надо…
— Ну, так в чем дело?
— По телефону надо звонить.
— Вот телефон, пожалуйста, звоните.
Заляпанную побелкой стремянку привезли через час после того, как уже сам Орест Иванович позвонил в контору.
— А с нами-то и не считаются, — сказала одна из маляров, миловидная и еще достаточно молодая. — Вам бы из сорок второй конторы вызвать, а у нас плохо делают.
— Ну, уж будьте добры, на этот раз сделайте хорошо, — твердо сказал Орест Иванович.
И он тут же поставил им ультиматум: отделать одну комнату, потом приниматься за другую. Женщины-маляры поглядели на него, как на выжившего из ума.
— Нам ловчее бы обе сразу…
— Вам ловчее, но я к соседям ночевать идти не собираюсь.
Малярши окончательно притихли, тем более что Орест Иванович для чего-то спросил и записал их имена, отчества и фамилии. Пока они «раскрывали» потолок, красили рамы и двери, он неотступно стоял у них над душой.
— Когда вы обедать собираетесь?
— Когда кушать захочем.
— Хорошо бы вам захотелось от часу до двух. Я бы тоже пошел перекусил.
Малярши поняли, что хозяин с ремонтом затеялся всерьез. Поэтому рискнули опоздать с обеда всего на двадцать минут. Внизу, в подъезде, они спросили лифтершу, кто такой их заказчик. Та пошутила и сказала, что он народный артист СССР.
— Наверное, заслуженный. Мы народных всех знаем. Когда дело с ремонтом подвинулось к концу, Орест Иванович купил своим дамам килограмм конфет «Южная ночь». Отделали они его квартиру вполне прилично, хотя было совершенно очевидно, что получить «в лапу» они не надеялись.
