пока палая листва не превратится в почву достаточной глубины, чтобы их поглотить. Но насколько похожи растущие вокруг них леса на те, что были до прихода европейцев или индейцев до них? Какими они станут, если их не трогать?

Географ Уильям Кроной в книге «Изменения земли», вышедшей в 1980 году, опроверг слова историков, писавших, что европейцы встретили по прибытии в Новый Свет девственные леса – сплошной лесной массив, в котором белка могла прыгать по верхушкам деревьев от Кейп-Код до Миссисипи, ни разу не ступая на землю. Местные индейцы описывались как примитивные первобытные люди, живущие в лесу и питающиеся его плодами, оказывающие на него не больше влияния, чем те же белки. Чтобы не противоречить рассказу первопоселенцев о Дне благодарения, признавалось, что американские индейцы занимались небольшим, скромным земледелием, выращивая кукурузу, бобы и тыквы.

Но мы уже знаем, что большая часть так называемых девственных ландшафтов Северной и Южной Америки на самом деле являются рукотворными, результатом колоссальных изменений, созданных людьми, начавшимися с избиения мегафауны. Первые постоянные жители Америки выжигали кустарники по меньшей мере дважды в год, чтобы облегчить охоту. Большинство устроенных ими пожаров были низкой интенсивности, предназначенные для уничтожения колючек и вредных животных, но иногда они сжигали целые рощи деревьев, чтобы превратить лес в ловушки и воронки для загона дичи.

Переход по верхушкам деревьев от побережья до Миссисипи был доступен только птицам. Даже белки- летяги не справились бы с ним, потому что для пересечения широких полос прореженного до парка или полностью сведенного леса нужны крылья. Наблюдая, что именно росло на пожарищах, оставшихся от попадания молний, палеоиндейцы научились создавать ягодники и травяные луга для привлечения оленей, куропаток и индюшек. Наконец огонь позволил им заняться именно тем, чем европейцы и их потомки пришли заниматься здесь на широкую ногу: обрабатывать землю.

Но было одно исключение: Новая Англия, одно из первых мест, в которых укрепились колонисты, что может отчасти объяснить знакомую, но ошибочную концепцию девственного континента.

«Считается, – говорит эколог из Гарварда Дэвид Фостер, – что в доколониальной восточной Америке было многочисленное население, жившее в постоянных деревнях и занятое преимущественно выращиванием маиса на расчищенных полях. Это так. Но здесь было иначе».

Прекрасное сентябрьское утро в густом лесу центрального Массачусетса, чуть к северу от границы с Нью-Гемпширом. Фостер остановился в роще веймутовой сосны, всего лишь сто лет назад бывшей распаханным полем пшеницы. В тени сосен прорастают побеги лиственных лесов – которые, по его словам, сводили с ума лесозаготовителей, пришедших, когда фермеры Новой Англии двинулись на юго-запад, и считавших, что получили готовые плантации сосны.

«Они провели десятки лет в разочаровании, пытаясь заставить веймутову сосну расти на месте вырубленной. Они не понимали, что, когда вырубается лес, обнажается новый, выросший в его тени. Они никогда не читали Торо[33]».

Этот Гарвардский лес на окраине местечка Питерсхэм, основанный как биостанция для изучения леса в 1907 году, превратился теперь в лабораторию по исследованию того, что происходит с землей, оставленной людьми. Дэвид Фостер, его директор, сумел провести большую часть своей академической карьеры на природе, а не в лекционных залах: в 50 он выглядит на 10 лет моложе – подтянутый и стройный, падающие на лоб волосы все еще черные. Он перепрыгивает через ручей, расширенный для орошения одним из четырех поколений семьи, занимавшейся здесь сельским хозяйством. Ясени по его берегам – пионеры возрожденного леса. Как и веймутова сосна, они не слишком хорошо воспроизводятся в собственной тени, так что в ближайшие сто лет их сменят растущие под ними маленькие сахарные клены. Но это уже, без сомнения, лес: бодрящие запахи, пробивающиеся сквозь палую листву грибы, пятна зелено-золотого света, стук дятлов.

Лес быстро возрождается даже здесь, в самой индустриальной части бывшей фермы. Заросший мхом мельничный жернов рядом с грудой камней, бывшей когда-то печью, показывает, где фермер когда-то молол кору болиголова и каштана для дубления коровьих шкур. Мельничный пруд заполнен темными отложениями. Разбросанные обожженные кирпичи, обломки металла и стекла – вот и все, что осталось от дома. Открытый спуск в погреб – подушка из терновника. Каменные стены, разделявшие когда-то открытые поля, – теперь лишь ниточка между 30-метровыми хвойниками.

За двести лет европейские фермеры и их потомки свели три четверти лесов Новой Англии, включая и этот. Пройдет 300 лет, и стволы деревьев смогут опять быть столь же толстыми, как у тех монстров, которые первые жители Новой Англии пустили на бимсы кораблей и церкви, – дубы 3 метров в поперечнике, в два раза более толстые сикоморы, 70-метровые веймутовые сосны. Первые колонисты нашли нетронутые огромные деревья, говорит Фостер, потому что в отличие от других частей доколониальной Северной Америки этот холодный угол континента был мало населен.

«Люди здесь жили. Но оставленные следы говорят о немногочисленной охоте и собирательстве для собственных нужд. Этот ландшафт неустойчив к пожарам. Во всей Новой Англии было, быть может, 25 тысяч людей, нигде не осевших. Ямы от опорных столбов построек всего лишь 5-10 сантиметров диаметром. Эти охотники и собиратели могли снести и передвинуть деревню за ночь».

В отличие от центральной части континента, говорит Фостер, где крупные сообщества оседлых коренных американцев заполняли нижнюю часть долины Миссисипи, Новая Англия не знала кукурузы до 1100 года н. э. «Весь собранный на местах раскопок в Новой Англии маис не заполнит и кофейной чашки». Большая часть поселений располагалась в речных долинах, где наконец-то началось сельское хозяйство, и на побережье, где морских охотников и собирателей поддерживали огромные стаи сельди, моллюски, крабы, лобстеры и треска, столь обильная, что ее можно было ловить руками. Лагеря в глубине служили в основном убежищами на время жестоких прибрежных зим.

«Все остальное, – говорит Фостер, – было лесом». Свободной от человека дикой природой, пока европейцы не назвали ее в честь дома предков и не занялись ее расчисткой. Лесные угодья, найденные здесь первопоселенцами, появились после ухода ледников.

«Теперь здесь снова все зарастает. Все основные виды деревьев возвращаются».

Как и животные. Некоторые, как североамериканские лоси, пришли сами. Другие, такие как бобры, были завезены и прекрасно прижились. В мире без людей, которые их останавливали бы, Новая Англия может вернуться к тому, как Северная Америка выглядела от Канады до северной Мексики: бобровые плотины на равном расстоянии вдоль по всем рекам, создающие болота, нанизанные, словно огромные жемчужины, по всей их длине, заполненные утками, мускусными крысами, перепончатопалыми улитами и саламандрами. Новым дополнением экосистемы станет койот, уже сейчас пытающийся заполнить пустую нишу волков, – но могут появиться и другие подвиды.

«Местные койоты ощутимо крупнее западных. Их черепа и челюсти больше, – говорит Фостер, показывая длинными руками впечатляющий собачий череп. – Они охотятся на более крупную дичь, чем койоты Запада, к примеру на оленей. И скорее всего это не внезапная адаптация. Существует генетическое подтверждение того, что во время миграции через Миннесоту и далее через Канаду западные койоты смешивались с волками, а потом уже появились здесь».

Очень удачно, добавляет он, что фермеры Новой Англии ушили до того, как растения-иммигранты заполонили Америку. До того как экзотические деревья смогли распространиться по земле, местные растения уже закрепились на бывших полях.

В их почву не закапывали химикатов; сорняки, насекомых или грибки здесь никогда не травили, чтобы помочь расти другим. Это самый близкий к точке отсчета вариант того, как природа может отвоевать обрабатываемую землю, – относительно которого можно измерить, к примеру, старую Англию.

Как и большинство британских автострад, шоссе Ml, ведущее из Лондона на север, было построено римлянами. В Херт-фордшире изгиб у Хемпстеда ведет к Сент-Олбансу, когда-то крупному римскому городу, а за ним – к деревне Харпенден. Со времен римлян и до XX века, когда Сент-Олбанс превратился «спальный» городок в 50 километрах от Лондона, он был центром сельской торговли, а Харпенден – ровными сельскохозяйственными угодьями, где однообразие пашен прерывалось лишь изгородями.

Задолго до появления римлян в I веке н. э. густые леса Британских островов начали сходить на нет. Первые люди появились 700 тысяч лет назад, скорее всего, вслед за стадами туров, ныне вымерших