инструкции и направления, которые они совали мне под нос.

– Ну, а к нам-то какие претензии? – спросил один из них, который послабее и похлипче на вид.

– О, если я и сейчас останусь без света, даже не представляете, как много у меня появится претензий! – Я подняла вверх указательный палец. После этого электрики переглянулись и просверлили в стене дыру, через которую сунули провод. Конец примотали к четырехсекционной ячейке удлинителя и пожелали мне дальнейших успехов в работе и личной жизни. Впрочем, разве могла я остаться недовольной?! Это после месяца жизни в кромешной тьме!

– Да будет свет! – радостно кричала я, подвешивая лампочку в ванной на крючок для одежды. Я кипятила чайник столько раз, что можно было бы заварить целую фуру чайных пакетиков. В общем, это было счастье. Особенно потому, что в моем доме снова заработал компьютер. И можно было в режиме прямого эфира фиксировать все, что происходило с Жанной. А происходило с ней много чего интересного. В первые три-четыре сеанса мы больше занимались болтологией, чем работали. Это неизбежно для начинающих, потому что в стандартном варианте люди считают, что основная функция психолога – выслушать всю их жизнь.

Жанна старательно вспоминала свою юность, свою бедовую первую любовь с непризнанным поэтом, который потом выбросился из окна. Не в силах перенести разлуку с любимым, она подумывала воспоследовать за ним и даже купила на черном рынке пачку тазепама. Однако, выпив ее, она не отбыла в мир иной, а, напротив, в полном беспамятстве бродила три дня по этому миру, пугая гостей столицы и простых пешеходов странной манерой гоняться за ей одной видимыми призраками.

– И что, никто не понял, что с тобой не все хорошо? – удивилась я. – А сколько тебе было лет?

– Мне-то? Семнадцать! – гордо улыбнулась Жанна. Она почему-то записывала себе в подвиг эту, как бы помягче, сомнительную историю. Я не о ее большой любви, а именно о пачке съеденного тазепама.

– Вау! – поразилась я. Вот такая у нас страна, где проблемные подростки могут бегать в бессознательном состоянии по улицам. И никому до этого не будет дела.

– Но на самом деле меня поймал все-таки один человек. Я проснулась в незнакомом доме, на незнакомой кровати и со следами недавнего соития. И представляешь, я ничего, абсолютно ничего не вспомнила.

– Да… – цокнула языком я. А про себя подумала – вот вам и ответ. Подсознательный страх перед насилием, он вполне мог появиться именно в тот момент.

– Ага. Но потом оказалось, что меня поймал вполне симпатичный парень, милиционер. Он мне рассказал, что пытался проверить мои документы, а я смотрела ему прямо в глаза и говорила, что мне надо скоро улетать. – Жанна раскраснелась и была явно перевозбуждена.

– Ты раньше это кому-нибудь рассказывала? Твой муж знает об этой истории?

– Так это же он и был. То есть он потом стал мне мужем. Когда я забеременела.

– Ну надо ж, как все завязалось! – поразилась я. Потому что если ее нынешний муж знал ее прежнюю, еще до того, как она стала менеджером по продаже сотовых телефонов, то он вполне мог попрекать ее до сих пор. Тем более получается, что и страх насилия подсознательно связан именно с ним.

– Ага, все небанально, – улыбнулась Жанна. – Ну, а что мы будем делать сегодня? Опять работать с образами?

– Не совсем, – загадочно подмигнула ей я. Дело в том, что на предыдущих сеансах мы в основном работали методами эмоционально-образной терапии с вкраплениями Гештальта, потому что эти методы как нельзя лучше подходят для работы с неосознанными барьерами. И, как видно из того, насколько откровенна стала Жанна, многое у нас получилось. Как минимум она перестала винить себя за то, что попала в руки мужа в таком ненормальном состоянии. И перестала чувствовать стыд за то, что он этим воспользовался. А значит, мы могли двигаться дальше. Мне не терпелось начать то, ради чего все это и затевалось. Добраться до ее творческого «я».

– А что?

– Сегодня мы будем рисовать.

– Рисовать? – удивилась Жанна. – И никаких образов, никаких дождиков?

– Мне кажется, что за восемь сеансов мы уже достаточно полили дождиком все твое прошлое. Пора браться за будущее.

– И что рисовать? – Жанна включилась в игру. Я же смотрела на нее и думала, есть ли у меня хоть один шанс, что все получится. Особенно если учесть, что я делаю такое впервые и не очень даже понимаю, чего от нее хочу.

– Нарисуй, какой бы ты хотела себя видеть в будущем. Именно как личность, а не как мать или жену, – пояснила я задание. Мне было важно снять у нее блок, из-за которого она считала своей главной деятельностью поэзию. Нужно было добиться, чтобы она увидела внутренним видением все многообразие вариантов.

– Вот. Вот так! – Она старательно вырисовывала детали, высовывая от напряжения язык.

– Отлично! – ободряюще улыбнулась я. – А теперь нарисуй себя такую, какая ты есть сейчас.

– Сейчас? – Она снова склонилась над листами. Мы разложили листы в разных углах комнаты и чертили невидимые пути от одного рисунка к другому. Мы ходили кругом, мы шли напрямую. Мы пробирались прыжками и заходили с обратной стороны.

– Что-то мешает? Что ты чувствуешь? – спросила я, когда вдруг увидела, что она снова начала дергаться и нервничать.

– Знаешь, мне почему-то вовсе не нравится этот рисунок, – Жанна кивнула на себя будущую.

– А чем ты себе не нравишься?

– Я там какая-то обычная. Я не хотела бы такой быть.

– Так давай нарисуй еще раз, какой бы ты хотела быть. – Я снова дала ей в руки листок и карандаш.

– Мне страшно.

– Страшно? Расскажи мне об этом! – попросила я.

– Как рассказать?

– Расскажи, как именно выглядит твой страх, на что он похож, как ты его чувствуешь. Или где в теле он сильнее всего.

– Сложно. – Жанна говорила все тише. Так и должно быть, когда человек начинает слово за словом вытягивать информацию из своего внутреннего «я». И смысл произносимого текста читается больше в интонациях, чем в словах. – Он очень большой. Через него очень трудно пробиться. Я не знаю вообще, возможно ли это.

– А где он – он в тебе, внутри?

– Нет. Он снаружи. Как будто я в нем сижу, как в западне. Но и выйти никак не могу.

– Спроси его: страх, зачем ты мне? – Я тоже снижала темп и громкость голоса, чтобы оставаться с клиенткой в одном информационном поле. Жанна опустила глаза и почти ничего не могла из себя выдавить. После долгой паузы она с трудом повторила мой вопрос.

– Страх… зачем… ты… мне…

– И что? Что-то он отвечает? – мягко толкала я ее вперед.

– Чтобы… чтобы защитить? – Жанна проговорила это с таким удивлением, словно была поражена громом среди ясного неба. К ее еще секунду назад бледным щекам прилила кровь. Она пришла в состояние активности. – Значит, это только чтобы меня защитить? Там, снаружи, опасно! Да, точно!

– Нет, – остановила ее я. – Снаружи уже давно неопасно. Просто страху еще неизвестно, что ты уже выросла и можешь с любой ситуацией справиться сама.

– Да? – затормозила Жанна.

– Точно-точно, – улыбнулась я. – Скажи ему: страх, я разрешаю тебе стать тем, кем ты хочешь быть.

– Страх, я разрешаю тебе…

– Стать тем, кем ты хочешь…

– Кем ты хочешь быть, – выдохнула она. Да, настоящая психотерапия – штука нелегкая. Иногда проще вагон картошки разгрузить, чем произнести две-три короткие и с виду бессмысленные фразы. Работа с собственными эмоциями – как же плохо мы это умеем.