– Какая Симура?

– Не притворяйтесь, я ведь все знаю. Сиделка мне многое рассказала. Мы с ней решили, что доктор у нас чересчур целомудренный… А что? – Дзюнко вызывающе выпрямилась. – Ведь и я недурна, а?

Наоэ с интересом взглянул на нее. В личике Дзюнко не было и тени невинности.

– Что вы смотрите на меня ледяными глазами? – Дзюнко в упор уставилась на Наоэ. Потом, не выдержав, отвела взгляд. – Как подумаю, что вы обо мне знаете все, просто не по себе становится. Я вам, наверное, безразлична.

Наоэ приблизил губы к уху Дзюнко: – Скажи… ты ведь колешь себе наркотики? Или я не прав?

Черные глаза Дзюнко изумленно расширились.

– Почему вы… так решили?

– Потому что я врач. И понимаю лучше других. Дзюнко опустила голову.

– Да… Но не часто. Иногда, когда очень устаю.

– Не бойся, я не буду читать тебе мораль. Просто… Если хочешь, то у меня есть.

– Прямо сейчас?

– Да.

– У вас с собой?!

– Нет, разумеется, дома.

– Но… Почему вы решили, что я хочу?

– А разве нет?

– Да… Вы, доктор, тоже не ангел. – И Дзюнко взяла Наоэ под руку.

На рассвете Норико разбудили завывания холодного осеннего ветра. Не вылезая из-под одеяла, она оглядела комнату. Взгляд скользнул к окну: на улице было совсем темно. Норико включила торшер, взглянула на часы: половина шестого. Летом бы уже светило солнце, а сейчас, в конце декабря, еще ночь.

Ветер стучал в стекло. У кровати лежала раскрытая книга. Норико читала на ночь, чтобы быстрее уснуть, но почему-то разволновалась – книга была про любовь – и долго не могла сомкнуть глаз.

«Любовь бывает разная, – прочитала она, – и самоотречение – тоже любовь…» Из головы у нее не выходил Наоэ. Последнее время с ним творилось что-то странное. Он похудел и казался теперь еще выше и тоньше, взгляд стал колючим. Но не внешние перемены тревожили Норико.

Во всем облике Наоэ – в бессильно опущенных плечах, в худой сутулой спине – чувствовалась затаенная боль и отчаянная тоска. Он никогда ничего не рассказывал ей, но Норико чувствовала: что-то мучит его.

Он был по-прежнему холоден, порой даже жесток. Мог пригласить ее, а потом, дождавшись, когда она кончит уборку, прогнать. Она привыкла к его капризам и нисколько не обижалась. С ней он всегда был такой. Когда он звал – она бежала к нему, если чувствовала, что наскучила, – уходила. Пусть она лишь игрушка – ее и это устраивало. Норико никогда не задумывалась, что хорошо, а что плохо; просто всегда поступала так, как хотелось ему.

И прежде Норико чувствовала, что в душе его нет покоя. Он мог, не дослушав ее, взять книгу, а мог проявить неожиданный интерес, тормошить: «Ты хотела что-то сказать? Говори!» Нахмурится, пальцы барабанят по столу – значит, места себе не находит. В такие минуты Норико напоминала пугливую белку; она робко пыталась прочесть, что у него на душе. И если она ошибалась, Наоэ отворачивался или просил уйти.

Но в последнее время он выглядел особенно угнетенным. Неприятности на работе? Или причина в нем самом? Отложив книгу, Норико снова и снова спрашивала себя. Как бы она хотела знать, что с ним. Но спрашивать бессмысленно – все равно не ответит. Он отталкивал ее от себя, и это было самым обидным. Быть рядом и ничего не знать… Бессловесное существо…

Нередко ей приходилось слышать о связях Наоэ с женщинами. Поскольку почти все в клинике знали об их отношениях, слухи до нее доходили неясные, обрывочные. Но некоторые специально посвящали ее в подробности, наслаждались ее муками – были среди медсестер и такие.

О том, что Дзюнко Ханадзё заезжала за Наоэ в клинику, Норико узнала уже на следующее утро. Вообще, о них сплетничали еще тогда, когда Дзюнко лежала в «Ориентал». Еще говорили, что Наоэ долго сидел в канцелярии с госпожой Гёдой. И прежде шушукались, что мадам соблазняет Наоэ, да и он, в общем, не прочь. Да если бы только это… Его якобы не раз встречали на улице с накрашенными, пестро одетыми девицами из баров. А еще…

Еще утверждали, что дочь главврача, Микико, без памяти влюблена в него. Она будто бы даже сказала, что за такого, как он, пошла бы с закрытыми глазами. Пытается окрутить его, прельстить клиникой, и он как будто клюет на эту приманку.

Норико не верила сплетням, считала их досужими домыслами, разговорами, и все же… Известно, что дыма без огня не бывает.

Норико глубоко вздохнула. Может, лучше не знать. Но так хочется расспросить его самого. Вот и подружки советуют… Хотя нет. Под маской сочувствия может скрываться зависть.

Уснула Норико почти в три ночи. Газовый обогреватель она не выключила, но все равно озябла.

Комнатка Норико находилась на третьем этаже общежития. Здание старое, кругом щели. Одно хорошо – рядом с работой. Обещали, что, как только закончат ремонт в клинике, сразу возьмутся за общежитие, и все равно ждать еще года четыре, а то и все пять. Что будет с ней через пять лет? Останется ли она в клинике? Ей ведь будет тогда тридцать лет…