назвала трамваем.
— То, что тетя Хельга согласилась принять к себе такую большую семью, делает ее достойной рая, сколько бы ошибок в жизни она ни совершила, — усмехнулся Рагнар.
— Хельга не обычный человек, она занимает высокую должность в Армии спасения. Еще совсем девчонкой она уехала на Юг, чтобы служить Богу. К счастью, она любит писать письма, — сказал Фредрик.
Судя по письмам, Фредрик был ее любимцем. Элида подумала, что, обладай Хельга столь многочисленными достоинствами на самом деле, у Фредрика в жизни не было бы никаких печалей, не говоря уж о плохом сердце. Но она промолчала. Им следовало быть благодарными Хельге, она действительно оказывала им услугу, пригласив жить у себя. Детский голосок рассказал по телефону, как она молится за Фредрика и что Бог благословит их всех. Ибо Бог велик! Кроме того она связана с одним мудрецом и целителем, Марчелло Хаугеном. В него она тоже верит. Было похоже, что там, на Юге, Хельга сделала все возможное для сердца Фредрика. Осталось только выбрать, на кого полагаться. На Риксгоспиталь, на Марчелло Хаугена или же на Господа Бога. Словно речь шла о какой-то сверхъестественной лотерее — чем больше у тебя будет лотерейных билетов, тем больше будет и возможность выигрыша.
Элида вспомнила, как в детстве верила, что, если она забудет сосчитать шаги, идя в темноте в уборную, непременно случится несчастье. И однажды забыла. Тогда случилось несчастье. Умер отец.
Тетя Хельга сумела устроить Хильмара и Рагнара работать на обувную фабрику 'Стандард Скуфабрик'. Они выехали на Юг еще в январе. Элида не раз и не два благословляла висящий на стене телефон. Она могла, стоя дома в вязаной кофте и тапочках, убедиться, что с ее детьми, уехавшими в столицу, все в порядке. Это помогало жить. Над тем же, что в столице трудно добиться признания тому, кто говорит по-деревенски и никогда не видел трамвая или хотя бы чего-нибудь электрического, они только смеялись. Что дорога до фабрики длинна, они считали даже преимуществом. Рагнар пытался подбодрить мать тем, что обещал купить ей шляпку, когда она приедет в Кристианию. Все дамы в Кристиании носят шляпки.
Но у Элиды хватало дела укладывать вещи в картонки и коробки. И те, что должны были отправиться с Йордис, Хельгой и Карстеном в их новые дома, и те, что должны были ехать с ней и Фредриком в Кристианию.
— Нет, я не могу этого допустить, — раздался с кровати голос Фредрика. Утром в тот день он не мог встать и его мучила одышка. Но все сразу поняли, что он имеет в виду.
Элида держала на руках Йордис, Агда обнимала ее колени. В комнате было трудно дышать — слишком много тут было народа и слишком много еле сдерживаемых слез. Все было очень серьезно. Из всех трещин и углов на них глядело бессилие. С покрывала на кровати и тех книг и бумаг Фредрика, которые еще не были упакованы. От бессилия кололо ладони. Пересыхал рот, и текли слезы.
Приемные родители приехали, чтобы забрать детей. Карстен и Хельга стояли у буфета, держась за руки. На белом полотенце, висящем на медном крючке рядом с умывальником, остался след чьей-то ладони. Тонкие занавески были задернуты. Фредрик не выносил яркого весеннего света. Эйде из Крокбергета, которые должны были забрать Карстена, оба не отрывали глаз от пола. Юсефине Дрейер, приехавшая за Хельгой, не знала, что сказать, она вздохнула и вышла на кухню.
Никто этого не ожидал. Сестра Элиды, Кьерсти, решительно взяла у Элиды Йордис и кашлянула.
— Теперь уже поздно что-либо менять, Фредрик! Вы не можете взять с собой всех детей, — тихо, многозначительно сказала она. — Все уже решено. Это ненадолго Главное, чтобы ты выздоровел.
— Только пока ты не поправишься, Фредрик! — шепотом сказал Эйде и перенес тяжесть с одной ноги на другую. Худощавый мужчина с продолговатым лицом и добрыми глазами.
— Простите меня! Нет-нет! Я не могу этого допустить. Все должны ехать с нами. Мы должны быть все вместе! — сказал Фредрик.
Элиду охватила какая-то вялость, ее усталость была так велика, что она не могла произнести ни слова.
— Элиде не справиться, неужели ты этого не понимаешь? — уже более резко спросила Кьерсти.
Неожиданно Элида увидела все как зритель, словно то, что происходило, не касалось ее лично, но все-таки она словно отвечала за то, чтобы ничего не вышло за рамки приличия. Она избавилась от мучительного чувства, будто она — остановившиеся часы, висящие на стене в комнате больного, и быстро вывела оттуда детей. Сначала Хельгу и Карстена, которые понимали, что их это касается в первую очередь. Их хотели принести в жертву, а теперь они, может быть, спасутся, вернувшись в объятия отца. Ведь получил же Авраам в последнюю минуту от Господа разрешение не приносить Исаака в жертву. Наверное, подобное разрешение услышал и Фредрик. С горечью думая об этом, Элида кивнула старшим детям, чтобы они вышли из комнаты. Из комнаты предательства и жертвоприношении. Агду пришлось унести силой — она хотела остаться с матерью.
Когда дверь закрылась, Фредрик умоляюще протянул руку.
— Ты не должен думать только о себе, Фредрик! — строго сказала Кьерсти. — И ты не можешь вдруг явиться к Хельге, имея с собой на трех детей больше, чем собирался.
Элида молчала.
— Нет! Все должны ехать вместе! — выдохнул Фредрик, схватившись за сердце обеими руками.
Это снова заставило Элиду действовать.
— Пожалуйста, уходите! И большое... большое вам спасибо, — прошептала она и кивнула каждому в отдельности.
И они ушли. А что им еще оставалось?
Элида чувствовала, что взяла вину на себя. Отцовская любовь была очевидна. Все ее видели. Она понимала, что должна поддержать его в присутствии всех. Во всяком случае, дети должны услышать, что и она тоже хочет, чтобы они поехали с ними.
Когда Элида и Фредрик остались одни, она остановилась посреди комнаты, не в силах подойти к кровати, хотя Фредрик тянул к ней здоровую руку.
— Я знаю, как тебе будет трудно. Ведь я знаю...
— Да! — жестко сказала она. — Но так же трудно и отдавать своих детей чужим людям, — проговорила она бесцветным, безутешным голосом.
— Ты простишь меня?
— То, как ты себя вел? Не знаю, Фредрик, — по-прежнему жестко ответила она. И вышла вслед за всеми, прикрыв за собой дверь. Связь между ними ослабла. И Элида не знала, станет ли эта связь опять такой же крепкой, как прежде.
Накануне вечером она наказала себе не плакать, когда приедут за детьми. И без того все было достаточно тяжело. Наверное, ей помогли молитвы, она долго не спала той ночью. Когда она убедилась, что Фредрик уже заснул, она встала, вышла во двор и спустилась на берег. Там, наедине с собой, она прижалась головой к покалеченной иве, на которой еще не было почек.
Потом столкнула ногой в воду камень. И тут же почувствовала запах моря. Запах ледяных гниющих водорослей и провонявшей в трещинах камней воды, как ни странно, помог ей. Она вдруг вспомнила, что именно этот запах, этот проклятый запах всегда пробуждал в ней желание уехать отсюда. И пока Элида стояла там, в холодном ночном свете, позволив ветру растрепать и распустить ей волосы, хотя этого никто не видел, пока она стояла там, вытирая глаза и нос и радуясь, что ее никто не видит, она твердо решила, что все обернется благословением Божьим. Фредрик поправится. А она увидит и узнает многое, кроме телефона на стене в Русенхауге. Все к лучшему.
Хорошо. Значит, ее молитвы как будто были услышаны. Этого она уже не забудет. А Хельга и Карстен теперь всегда будут помнить, кто из родителей их любит больше.
Так решил Фредрик.
