Он воззрился на нее с изумлением:

— Влюблена в меня и едешь с другим?

— Именно поэтому я так и поступаю. Чтобы тебя любить, мне необходимо ощутить себя свободной, необходимо знать, что я от тебя не завишу, что, хотя я тебя люблю, постоянно тебя желаю и нуждаюсь в том, чтобы ты в любое время занимался со мной любовью, я по-прежнему сама себе хозяйка — и если мне захочется что-то сделать, я это сделаю.

— Даже если это меня ранит?

— Даже так.

— Не могу тебя понять.

— А я тебя никогда и не просила, чтобы ты меня понимал, — сказала Кармен де Ибарра. — Только принимал меня такой, какая я есть. — Она посмотрела на него долгим взглядом — своим глубоким, загадочным взглядом. — А сейчас я желаю, чтобы ты взял меня на руки, отнес в спальню и занялся со мной любовью, как ты умеешь.

— Я не смогу, зная, что завтра ты уезжаешь с другим.

— А вот и сможешь, я уверена. — Она помолчала. — Но я хочу, чтобы ты имел в виду то, что я тебя желаю, не заставит меня изменить намерение. Завтра я поеду в Севилью.

Они предались любви. Как никогда раньше ей не предавались — со страстью и чуть ли не с отчаянием, — и она не раз и не два повторила ему, что любит, что она его возлюбленная и нет ничего чудеснее, чем пережить подобные минуты.

Они уснули, насытившиеся друг другом и утомленные, но утром, очнувшись ото сна, Херман де Арриага с изумлением обнаружил, что Малышка Кармен все-таки уехала на рассвете.

Другой мужчина, не обладавший его выдержкой или опытом, возможно, в результате покончил бы с собой, так как Херману де Арриага пришлось пережить самые отчаянные, пустые и печальные дни своей жизни, хотя он и пытался найти утешение своему горю у прежних возлюбленных. Он жил как во сне или в тягостном кошмаре, от которого очнулся через месяц, вновь вернув себе былую самоуверенность и решив окончательно забыть креолку.

Однако креолка вновь к нему вернулась, сказала, что любит его и что он ей нужен; она уверила его, что между ней и графом де Риосеко ничего не было, — и она готова принять его предложение выйти за него замуж, если оно еще имеет силу.

Все вернулось в прежнее русло, и все опять было замечательно и исполнено страсти, черные тучи ушли в прошлое, пока за две недели до свадьбы она неожиданно не объявила, что граф вновь пригласил ее поехать с ним и она едет.

Де Арриага не проронил ни слова. Приказал заложить карету и отправился в долгое странствование по Европе; следующим летом он скончался во Флоренции, заболев чумой.

Кармен де Ибарра — уже почти никто не называл ее Малышкой Кармен — в течение года ожидала его возвращения, однако, получив известие о его смерти, вновь надела траур и вернулась в Кито, где заперлась у себя дома, чтобы вспоминать мужчину, которого любила, и бессильно наблюдать медленную агонию своего павшего духом отца, снедаемого печалью и стыдом, апатичного, сломленного и одинокого.

Иногда Кармен де Ибарра задавалась вопросом, стоило ли ее отчаянное стремление почувствовать себя свободной тех страданий, которые впоследствии испытывала она сама и заставляла испытывать других, но так и не нашла удовлетворительного ответа.

Даже она сама не понимала причин своей непокорности и безумного, неукротимого порыва, который выбивал ее из колеи, отгородив ее разум темной непроницаемой завесой от всякого света или здравомыслия. Сколько раз она обретала счастье, столько же и отвергала; и, хотя впоследствии ненавидела себя за это, не могла совладать с безудержной тягой к саморазрушению, когда внутренний голос, хриплый и глубокий, приказывал порвать со всем и совершить безрассудное бегство на свободу.

Бродя в одиночестве в заброшенном саду — сестра ее повторно вышла замуж и теперь жила в Латакунге, — она снова и снова воскрешала в памяти лицо каждого мужчины, которого любила, и мысленно переносилась в прошлое — вспоминала счастливые дни в поместье у подножия Котопакси и чудесное путешествие, совершенное с Херманом де Арриага в Аранхуэс весной, когда они искали укромную часовню, в которой хотели обвенчаться.

Она знала, что счастье навсегда осталось в прошлом, но так и не могла сама себе объяснить почему.

Почти через год умер ее отец, и на похоронах она познакомилась с Диего Охедой, который произвел на нее впечатление своей манерой держаться, а также тем, что чуть ли не до наваждения напоминал ей супруга, Родриго де Сан-Антонио.

Что касается самого Диего Охеды, он влюбился в Кармен де Ибарра, как только ее увидел; его поразили ее фигура, ставшая теперь совсем хрупкой, печальный взгляд и, более всего, беззащитный вид; Кармен же не подозревала, что выглядит беззащитной и что из-за этого мужчин к ней влечет еще сильнее.

Диего Охеда стал часто ее навещать, невзирая на противодействие своей семьи строгих правил, убежденной в том, что эта женщина приносит несчастье мужчинам, которые к ней приближаются, и желавшей сохранить приличия, поскольку Диего Охеда был женат, хотя уже несколько лет жил в разъезде со своей супругой.

В один из своих визитов он заговорил о путешествии, которое недавно совершил на Очарованные острова, и о своем намерении обосноваться там, устроив на Идефатигабле факторию с целью заготовления ценного черепахового жира.

— На Галапагосах я создам для тебя империю, если ты поедешь со мной, — сказал он в заключение. — Там мы заживем в покое, одни вдали от всех, только ты и я.

— Одни?

— Я возьму с собой несколько семей индейцев отаваленьо. Я знаю, что могу на них рассчитывать: они преданные, честные и работящие. Эти острова — рай земной, и они ждут не дождутся, когда кто-то решится сделать их своими.

— Я подумаю, — пообещала Кармен.

И выполнила свое обещание, долго думая, приучая себя к мысли о том, что ее жизнь на островах будет как бы возвращением в те годы, которые она провела в поместье у подножия Котопакси.

Диего Охеда был человеком мягким, образованным, привлекательным и, судя по всему, необычайно чувственным; в нем не было инфантильности и некоторого властолюбия, присущих Родриго, или искушенности, которая угнетала ее в Арриаге. Именно такой мужчина был нужен Кармен де Ибарра, чтобы начать жить заново. К тому же теперь, после того как ее отец умер, а мать, как и сестра, тоже перебралась в Латакунгу, ей не перед кем было отчитываться в своих действиях, так что затея с Галапагосами рисовалось ей наиболее привлекательным и естественным из того, что можно было предпринять в ее положении.

Поэтому в итоге она приняла приглашение, и спустя два месяца в порту Гуаякиля они ступили на палубу элегантной белой шхуны «Иллюзия», оказавшись в компании с первой партией индейцев отаваленьо, хмурым капитаном и командой из шести человек.

До того момента Диего Охеда, воплощение рыцарства, не посмел дотронуться до нее даже пальцем. Он страстно ее желал, но также желал, чтобы она сама определила день и час, когда захочет ему отдаться.

Это было незабываемое плавание, несмотря на ограниченность свободного пространства на корабле, загруженном всем тем, что может им понадобиться на островах. На море стоял штиль, явление обычное в этих широтах, ветер едва веял, и их, скорее всего, толкало легкое течение, берущее начало у берегов Перу.

Это течение снесло их несколькими градусами южнее, приведя к отклонению от первоначального курса; однако в середине второй недели впередсмотрящий увидел землю, и перед ними начал вырисовываться, с каждым разом все четче, неприветливый островок, скалистый и пустынный, прибежище игуан, тюленей, олушей и гигантских альбатросов; он постепенно уходил вверх, от уютных пляжей и бухты на севере к суровым отвесным обрывам южной оконечности.

Пока они плыли вдоль острова, совсем близко к берегу, за час до темноты, и капитан вот-вот должен