чтобы выжить. Она бы и не выжила без них, потому что страшно обеспокоенная Далила про себя уже поставила диагноз, умоляла, кричала, плакала, но Ева отказывалась от таблеток.
– Не будет у меня никаких попыток суицида, не смеши, – отмахивалась Ева. Но в одиночестве задумывалась, потому что еще никогда она не была так равнодушна ко всему, что ее окружало.
– Ты хочешь жить? – спрашивала она Далилу. – А как ты этого хочешь? Ну не плачь, что я такого сказала?!
В сентябре детей определили в частный детский сад на четыре дня в неделю, Далила отказалась от лекций, чтобы не оставлять Еву одну. Ева послушно раскрывала книгу и сидела над первой страницей по два часа.
– Почему я не могу это понять? – спрашивала она, разбудив Далилу в четыре утра, и Далила с сожалением вспоминала о временах ее беспробудного сна.
В сентябре Ева решилась на обыск. Она открыла двери комнаты Илии и профессионально обыскала ее. Два дня ушло на анализ непонятных вещей, записей и прослушивание всех пленок. Музыка. К концу вторых суток у нее остались неразгаданными несколько листков с записями, рисунки и кусочек кожи с выдавленным на нем старинным гербом. Ева легла на кровать Илии, медленно перечитала все еще раз.
«…Гарун все-таки решил преподнести Карлу ключи от Гроба Господня. Он меня не слушал, у него появилась женщина, наши прогулки по Багдаду переодетыми в нищих его больше не привлекают, он слушает сказки. Я предложил подарить Карлу еще и слона, Гарун шутки не понял и совершенно серьезно отбирает слона.
Слона перегоняют в Ерусалим.
…женщина Гаруна сегодня показала мне лицо. Это она. Я пошел к звездочету, мы все посчитали. Звездочет боится, но женщина ведет себя правильно. Гарун не отрубит ей голову, пока сказка не кончится, – выдумка, достойная мужского ума. Звездочет делит время пришествия Женщины на отрезки в 795 лет, я с ним спорил, но он стар и упрям, к тому же страдает одышкой. Если считать, что в первое свое пришествие Женщина родила Сына, то зачем она приходила потом? Как же мучительна невозможность узнать все и присутствовать при всем!
Гарун напомнил, что я не из династии Аббасидов. Не имею права насмешничать. А что я могу поделать, если отца Карла звали Пипином? Он перейдет Альпы и разобьет сильнейших лонгобардов, но все равно его папа – Пипин.
…она позировала Караваджо. Это ее лучший портрет. «Лютнист». Караваджо тогда не знал, что она девушка, переодетая юношей, или это я не знал, что она всепола? Караваджо хотел рисовать с нее «Смерть Девы Марии», она испугалась. Я смеялся над перевертышами судьбы. Она все помнит? Как-то я спросил, каково это – так и не суметь похоронить казненного при тебе сына?
Караваджо испытывает судьбу, он уже сделал с нее «Вакха», теперь ставит полотно для «Амура- победителя». Почему она не уходит? Почему она согласилась оставить будущему свое лицо?
…смотрю его картины. Триста лет прошло. Краски истлевают, я говорил тогда, что желток подходит не каждый. Если бы Караваджо не прятался на Мальте, если бы не крестоносцы… Сохранились бы ее лица на полотнах? С Мальтийским орденом тоже есть одна загвоздка. Куда они запрятали сундук Кугула? Самые большие рубины и изумруды в мире.
…пытался вычислить ее гороскоп. Раньше человека можно было найти, только странствуя, теперь – почти невозможно. Она прячется. Если Далила прочтет мои записи, вызовет психушку или нет? Она роется в моем столе и отслеживает звонки.
Если я ее увижу, я ее узнаю? А она? Узнает она меня?
…не узнала».
Если бы в ноябре не приехал Хрустов, Ева бы точно повредилась рассудком.
Хрустов, ни слова не говоря, потеснил открывшую дверь Далилу, прошел в ванную и спокойно снял с себя вещи. Начал он с куртки и ботинок, закончил трусами. Не закрывая двери, сел в пустую ванну и включил краны.
– Спинку потереть? – не выдержала этого спектакля Далила.
– Потри, – подумал и ответил Хрустов.
– Что у тебя случилось? – подошла Ева.
– Соль, – сказал Хрустов. – Соль не отмывается, – он выставил перед собой руки и внимательно осмотрел их.
– Двух свихнувшихся я не потяну! – протестующе закричала Далила.
– Я просто моюсь. Я с самолета, я могу помыться?
У Евы впервые за последние месяцы загорелся огонек в глазах, хотя детей рядом не было. Она собрала вещи Хрустова с пола, принесла ему в ванну чай.
– Рассказывай, – потребовала она, когда цветная пена достала лежащему Хрустову до подбородка.
– Нечего рассказывать. У меня крупные неприятности, но, когда я начинаю про них рассказывать, меня не понимают. Нет такого человека, который бы меня понял.
Ева принесла махровую простыню, укрыла ею Хрустова, когда он встал, весь в пене, довела до кровати, уложила, подсунула под спину две подушки, принесла вино и яблоко, села рядом:
– Говори, или я тебя убью! Где Вера?
– Ее больше нет, – сразу ответил Хрустов.
– Это и есть твои неприятности?
– Ну что ты, это произошло само собой, была – и нету! Вот соль не отмывается, – он дернулся, словно кто-то холодными пальцами провел по спине. – Я улетел сразу же. Почти. У меня остров, если ты еще не знаешь, уже все знают. Хороший такой остров, там даже люди живут, я всё думал, они – мои? И получается теперь, что я не могу там жить.
– Почему?
– Потому что, – нехотя объяснил Хрустов, – я вообще не могу жить возле соленой воды. Я не могу видеть море или песок. У меня сразу же начинается чесотка. Меня щекочут изнутри мертвецы. И, главное, я не понимаю, куда она делась? Су рядом не было, она что, растворилась? Море забрало? – Хрустов посмотрел перед собой невидящими глазами и удивленно пожал плечами. – Море – страшная вещь, скажу я вам, девочки. Забирает все подряд. Хорошо, если выпустит ее лет через двести Афродитой. Я уже думал… Я думал о смерти, которой как бы и нет… если успеешь спрятаться, – уточнил он. – Кем я буду через двести лет? Надо привыкать к соленой воде, надо… А то она выйдет, а меня не будет рядом…
– Это все? – спросила Ева. – Это все твои неприятности?
– Все.
– Убирайся! – Она сдернула простыню. – Не можешь находиться у моря, не находись! Убирайся отсюда, только твоих мертвецов и не хватало. Ты мне нравился, потому что никогда не доставлял неприятностей! Мне было спокойно рядом с тобой. Убирайся!
– Ерунда какая! – не соглашался Хрустов. – Как это я не доставлял непрятности, когда я должен был тебя убить! И если бы ты меня не изнасиловала тогда…
– Чепуха! Это не неприятности. Это так, легкая опасная эротика. Уходи.
– Я изменил тебе с твоей лучшей подругой, – напомнил Хрустов.
– Это она изменила мне с тобой!
– Вера сидела у моря, играла, а потом осталась только кучка одежды. Получается, что она растворилась.
– Ну и что? – тащит его за руку с кровати Ева. – Знаешь, кто такой Гарун?
– Знаю, оставь меня, я знаю. Это калиф такой из сказки, или просто давно жил. Гарун аль Рашид. Кажется, это ему Шехерезада рассказывала свои истории, чтобы он не отрубил ей голову. Правильный ответ? Тогда пусти, я заслужил право немножко полежать.
– Мой сын Илия ходил с ним ночами по Багдаду, они переодевались в нищих, вот это я понимаю – неприятности, а ты говоришь – растворилась!
– У вас неправильный сеанс психотерапии, – присоединяется Далила. – Не надо перечислять друг другу подробности маниакального бреда.
– Я хочу есть, – заявляет Хрустов. – Я перестал чесаться, спасибо тебе, – это Еве. – Я хочу тебя, женщина, – это Далиле. – Тебя я тоже хочу, но боюсь от тебя умереть, – это Еве, – поэтому выйди на
