— Почему боится? — не согласился Завулон. — По-моему, он этого не скрывает.

— Для себя он еще ничего не решил. Мне ли его не знать?

— Ты всегда был скотиной, Лайк, — спокойно сказал Завулон. — Особенно в вопросах верности. Но у тебя есть одно неоценимое свойство.

Московский маг оторвал взгляд от улицы и в упор поглядел на киевского коллегу.

— Ты всегда выручаешь тех, кого так расчетливо предаешь. Даже я так не умею.

— Вот потому-то я и предложил послать своих, а не твоих, — ничуть не обидевшись, отозвался Шереметьев.

То, что устроил Шагрон на трассе, описанию поддавалось слабо. Он несся ракетой, болидом, сумасшедшим сгустком скорости. Встречные автомобили сливались в размытую полосу, состоящую из не успевающих отобразиться на сетчатке силуэтов и ритмичных «вжжжу! вжжжу!» по левому борту. Попутные машины зверь «бугатти» обходил так легко, будто те стояли. Крайнюю левую полосу никто не занимал — несомненно, Шагрон разгонял всех без всяких церемоний, да и начальство могло постараться на этот счет.

Когда пристойная трасса кончилась и пошел довольно отвратный асфальт, Шагрон воспользовался незнакомым амулетом; машину сразу перестало трясти: казалось, она обрела крылья (или, на худой конец, воздушную подушку) и помчалась с прежней скоростью. Все так же мелькачи встречные авто, все так же испуганно жались к обочине попутные…

В общем, доехали очень быстро — Швед даже не успел толком настроиться на рабочий лад, а мимо уже мелькнули гостиница «Пулковская» и приметный памятник, широко известный в народе как «стамеска».

— Yes-s-s! — выдохнул Шагрон, не снижая, впрочем, скорости. — Есть рекорд от «Речного» до «стамески»! Вышел из четырех часов!

Озхар безучастно глядел в лобовое стекло.

— Я вас высажу во-он там, на перекресточке, — весело сказал Шагрон. — Дальше вы уж сами. Шеф так велел.

Ему не ответили.

Едва Озхар и Швед вышли из машины, мрачная аура Питера ударила по ним, свинцом навалилась на плечи, просочилась в каждую клеточку тела, безжалостно придавливая к щербатому асфальту. Дождя на этот раз не случилось, но небо все равно было плотно зашторено низкими тучами, так что свету летних звезд-нипочем было не пробиться через эту клубящуюся толщу.

— Ух, йо-о… — Швед даже закашлялся. — Вот это да!

Озхар все молчал, упрямо расправив плечи вопреки давлению Черной Пальмиры. Вся прежняя чернота Питера по сравнению с этим чудовищным прессом казалась ласковым ветерком.

Шагрон что-то тараторил, склонившись к открытой дверце, а потом захлопнул ее, лихо развернулся прямо через осевую и спустя десяток секунд пропал из виду. Затерялся среди красных стоп-сигналов перед ближайшим светофором.

До полуночи оставалось несколько минут.

— Ну, что? — с прорезавшимся боевым азартом спросил Швед. — Как добираться будем?

— Пока без магии, — пробурчал Озхар. — Незачем светиться заранее.

И он призывно вскинул руку.

Машина притормозила рядом с ними одновременно со сменой даты.

После езды с Шагроном казалось, что ухоженная «десятка» еле-еле ползет. Трясло немилосердно, каждая кочка отдавалась сначала в позвоночнике, а секундой спустя-в голове. И продолжал давить город: настырно, тупо и докучливо, как застарелая мигрень.

— Швед! — тихо позвал Озхар где-то на полпути к Лермонтовскому.

— А?

— А тебя снова… не поведет? Как в прошлый раз, когда ты молодняк питерский крушить наладился?

Швед сначала напрягся, но потом неуверенно возразил:

— Так у нас же защита теперь… не то что раньше.

Озхар некоторое время молчал.

— Ладно. Ты того… смотри, держи себя в руках. Не сорвись.

— Не сорвусь, — пообещал Швед.

И изо всех сил постарался поверить себе.

Сразу за Египетским мостом они вышли. Озхар расплатился тем, что нашлось в кармане — нашлась сотня евро. Русских рублей, понятное дело, ни у кого уже не осталось. Хозяин «десятки» сильно повеселел и умчался в сторону Садовой.

— Ну, что, Швед? — сказал Озхар странно напряженным голосом. — Как в Ялте?

— Как в Ялте, — эхом отозвался николаевец. — Веди!

И они пошли. Свернули во двор, вошли в подъезд с сумасшедшей нумерацией и поднялись на второй этаж. Озхар постучал, поскольку звонок-молчал, как рыбка в банке.

Дверь открыла одна из девчонок Тамары — коротко стриженная и рыжая, неуловимо похожая на Марлен Жобер в «Пассажире дождя». При виде визитеров лицо ее вытянулось, она инстинктивно отпрянула и попробовала защититься простеньким щитом. Но девчонку никто и не думал атаковать.

— Добрый вечер, — негромко поздоровался Озхар. — Тамара есть?

— Д-добрый… — пробормотала девчонка. — С-сей-час…

Она снова выглядела сильнее, чем вне Питера. На уровень, а то и на все два. Сейчас — не ниже приличного третьего.

Дверь захлопнулась. Озхар и Швед терпеливо ждали — около минуты. Затем дверь медленно- медленно отворилась, слабо скрипнув давно не знающими смазки петлями, и на пороге возникла Тамара. Бледная, с распущенными по плечам волосами.

— Здравствуй, Тома, — поздоровался Озхар дрогнувшим голосом.

Она смотрела на Озхара так, словно силилась вспомнить — кто он? Что их связывает? Долго смотрела. Потом тихо спросила, произнося каждое слово по раздельности:

— Зачем? Ты? Пришел?

— За тобой, — просто ответил Озхар. — Тебе не место в этом мертвом городе. Пойдем, я отвезу тебя в Москву. Или в Одессу.

— Нет. — Тамара яростно замотала головой, отчего ее грива всколыхнулась, будто диковинное черное пламя. — Мое место тут! Приехал мой отец.

— Отец? — Озхар знал, что бьет по больному, но именно это сейчас и было нужно — встряхнуть ее, разбудить от наркотического дурмана Черной Пальмиры. — Или тот, кто надругался над твоей матерью?

Тамара вздрогнула. На секунду даже показалось, что она стала прежней, но тут дверь приоткрылась шире, и за ее спиной вырос высокий человек в длинном халате. От него пронзительно веяло Силой.

Странно, но Ямаец не был темнокожим. Скорее он походил на хорошо загорелого европейца. Но стоило взглянуть на него через сумрак, и все встало на свои места, там он был еще выше и смуглым, как шоколад. Десятки тонких косичек выбивались из-под смешной кепки, похожей на английский цилиндр с козырьком. Кепка была надета криво, козырьком в сторону, и сплошь испещрена непонятными письменами и знаками, однозначно магическими. Халат во многих местах украшали пришитые кости, скорее всего птичьи. На шее болтался амулет — высушенная куриная лапка Точнее, петушиная — ясно просматривалась длинная кривая шпора.

— Уй-йа! — басом сказал Ямаец и присел, чуть разведя руки в стороны насколько позволял узкий коридор. — Пусть входят, дочь!

Озхара и Шведа словно кто-то в спины пихнул, одновременно спеленав по рукам. Ноги с грехом