парить, и степь скрывалась в беловатых струйках испарений. Чуть ли не на глазах эти беловато- прозрачные струйки превращались в облачка… Тоже белесые, прозрачные, но облачка поднимались, уплотнялись, и за те полчаса, что полз Фомич до края долины, некоторые облачка, начавшиеся на глазах людей в мокрой степной траве, уже приобрели некую сероватую непрозрачность, и чувствовалось — что бы ни нагнало еще, а эти облачка и сами по себе вполне могут пролиться дождем…

Речка вышла из берегов, залила малопроезжую дорогу; Фомич ехал прямо по воде. Из-за перевала выкатывалась новая клубящаяся чернота, над горами все дрожало и колыхалось, готовое пролиться таким же, как только что, ливнем.

Любой человек, хоть раз бывавший в этих местах, сразу сказал бы, что пошли сплошные дожди, что это надолго, и что уже с первых суток потопа включился местный механизм круговорота воды в природе. То есть даже если дождя больше и не нагонит, все равно от солнца будет парить, а поднявшийся в небеса пар снова будет проливаться дождями. И еще дня два над долиной будет висеть сплошная пелена дождей.

— Если хотите в реку, то быстрее! — указал Епифанов на клубящуюся тучу, начавшую сползать по склону сопки.

— Сейчас грянет!

— Мужики! В этом дожде и отмоемся!

С жизнерадостными воплями отряда мешалось такое же восторженное «Ква!!!» из всех ям и канав, тоже доказывая, что пелена дождей — это надолго! Уж лягушки это знают точно, тут и к бабке ходить нечего…

Как ни лил дождь, 7 июля уже можно было покопать в раскопе. Фомич, как ни зарекался, все-таки отвез народ на раскоп, сказав, что никуда больше не поедет, даже за хлебом.

— И не надо! Хлеб испечем! — заявил Епифанов решительно, а Володя поддразнил Ли Мэй:

— А вы сможете испечь хлеб?

— Разумеется, — пожала плечами Ли Мэй, и Володе сделалось неловко. Им вообще стало как-то неловко друг с другом после этой ночи в разных спальниках. Глаза встречались — и тут же убегали в стороны. Сталкивались руки — и торопливо отдергивались. Что-то оставалось недоговоренным. Что-то балансировало на грани, готовое сорваться… знать бы еще, в какую сторону.

В этот пасмурный день, выбрасывая мягкую землю прямо под дождь, в странном полумраке раскопа, прикрытого тентом, сделали первую находку. И это была странная находка.

— Череп! — завопил внезапно Дима.

Действительно — в темной мешаной земле перекопа, без всяких признаков могилы, странно желтела теменная кость. За какой-нибудь час-полтора сняли и всю землю со скелета. Крупный мужчина лежал в скомканной позе, лицом вниз, держа левую руку под грудью, правую откинул в сторону. Никаких признаков могилы; пластмассовые пуговицы под костями таза, металлические, со звездой, под грудью и животом. Медали и орден Красного Знамени у ребер левой половины груди. Перочинный ножик чуть ниже костей грудной клетки — наверное, так и лежал в кармане пиджака или форменной куртки. Да, и костяной человечек на шее. Расплющенная пуля — в районе спинного хребта. Человека этого убили, и он так и лежал, как рухнул когда-то в раскоп.

— Тут милиция нужна, а не ученые… — подвел итог наблюдения Витя.

— Скелет, допустим, мы все-таки вынем… — непреклонно добавил Епифанов. И заколебался… — Ладно, сегодня надо дать знать властям, пусть завтра забирают находку… Машенька, вам придется зарисовать все это… гм… археологическое чудо.

Ли Мэй согласно закивала, мольберт у нее был с собой.

— Только вот кто же поедет в милицию…

При этих словах взгляд Епифанова уперся в Фомича, и он тут же завопил, что не поедет, чтобы не гробить машину.

— А давайте мы на лошадях? Тут Никита вроде собирался в Усть-Буранный… Мы с Димой и съездим.

И это предложение Андрея устроило, наконец, всех.

— Если трудно будет вернуться, вы там и ночуйте, Андрюша. Я вам денег дам… вот! — уговаривал Епифанов. — Не вздумайте там рисковать!

Парни тут же подули к кошарам, а остальной отряд ждал Ли Мэй. Уехать без нее, чтобы девушка топала потом по дождю, было бы нехорошо, а ездить дважды… Даже идею такого рода подавать при Фомиче было опасно.

Успел пролиться еще один дождь, успели приехать очень озабоченные, очень серьезные милиционеры и стали паковать кости скелета. Разговаривал с ними Епифанов, а потом пришлось еще Володе. Милиционеры засели в главной палатке, стали снимать показания, и все решили, что это надолго.

Успели поужинать и попить чай, а милиция немного сбавила служебный пыл, убедившись, что скелет все-таки старый, и вряд ли кто-то, убитый экспедишниками, успел бы в него превратиться. Один молоденький милиционер даже стал ухаживать за Ольгой, но его увезли вместе с другими, начальство не позволило остаться.

Милицейский «уазик» еле полз между луж, скользил на малейшей крутизне.

— Ну что, можно продолжать? Милиция нам дает санкцию?

Но что бы ни давала им милиция, а вот погода не давала ничего: опять полило — не так сильно, как раньше, но так же неотвратимо. Настроение было неопределенное — и дождь, и находка, и находка какая- то странная, непонятно — радоваться ей или не очень…

— По-моему, это необходимо отметить, — заявил Василий Курбатов, — как-никак, найден скелет при невыясненных обстоятельствах.

— Мы здесь для того, чтобы выяснять все обстоятельства, а ты предлагаешь праздновать всякие непонятные скелеты…

— Ученый радуется тайнам и загадкам! — улыбнулся Василий даже чересчур широко.

— Костра не развести в такую погоду. А если и разведешь — придется сидеть на бревнах, — не будешь ведь сидеть на траве, промокнем же…

— А мы в столовой… Сядем прилично, без крайностей.

Василий откровенно ухмылялся: право же, он знал, что надо делать. И он действительно знал! То лагерь от находки как-то сник, а тут начал постепенно подниматься. Вечером к посиделке Курбатовых начал собираться народ, и появился даже Епифанов. Володя сбегал, пригласил Ли Мэй «посидеть». Странно и трогательно было видеть, как сразу отреагировала на Ли Мэй Анна — словно мгновенно почувствовала она некое поле притяжения между ней и «русским родственником».

Перед закатом развиднело, стало прохладно и тихо. Пришлось одеть куртки, даже ватники. Анна почувствовала себя «опять в Кордильерах, и высоко-высоко».

Свет падал теперь под углом, тени легли длинные, причудливые, самое время было пить чудесный коньяк, привезенный Василием и Анной. Анна весело щебетала, как этот коньяк пытались у них конфисковать на таможне.

— Ваши таможенники еще более дикие, чем в Парагвае, честное слово!

И это «ваши таможенники» тоже отметил Владимир. В Анне, как во всей русской эмиграции, причудливо сочетались иностранное и русское начала.

— Дядя Сережа… он мне по маме дядя, он служил в американской армии, их учили ружейным приемам на чучеле красноармейца. И самое трудное для него было в России, это видеть людей в форме! Потому что он был так научен, чтобы при виде этой формы или сразу стрелять, колоть штыком, или убегать.

Епифанов закрутил головой: для человека его поколения это звучало очень уж непривычно. Володя невольно засмеялся. Виталий Ильич улыбнулся немного смущенно.

— Все понимаю, но что тут поделаешь?! Я на советской каше вскормлен, это так просто не смоешь…

— И не надо! Оставайтесь, Бога ради, советским, только чтобы без агрессии…

— Но ведь это же и правда очень понятно… — внезапно вмешалась Ли Мэй. — Русские — они же совсем другие, чем советские. Мой дед, когда прятал русского от советских, всегда удивлялся, как они