супруги коменданта Вайбера Дархен проявились недюжинные способности и смекалка в конспиративном деле, которые дополнялись чисто женской хитростью и даже коварством. Вот с тех пор в Дарье Ивановне Шишмаревой начали происходить волшебные перемены: помолодела, похудела, похорошела, стала следить за собой, вернулся глубокий таинственный блеск в глазах, движения приобрели порывистость и пластичность. Перемены в Дарье, которые льстили самолюбию Толмачева, он объяснил по-своему: «Приняла меня и мою цель жизни. Окончательно выбросила из головы свою блажную любовь к брaтушке».
– …Быстро! Говорите! – приказал Сарканис.
– Завтра… – Дарья заставила себя успокоиться. – То есть сегодня… Они подменят ящики с «Братиной» ящиками с кирпичами. Никита и этот, Вайтер, бригаденфюрер… Мартин! Я узнала его!.. Тогда, в Берлине, он подошел ко мне… Письмо в Осло графушке…
– Мне это известно, Дарья Ивановна, – перебил Сарканис. – Вы говорите главное.
– Да, да! Они вынесут сервиз через бункер. Оказывается… Я не знала. Есть подземный выход из бункера за ограду, возле канализационной трубы.
– Об этом выходе Толмачев сказал бригаденфюреру? – спросил Мартин.
– Сказал. Но… Я думаю… Я так поняла: еще в подземном переходе Никита убьет этого Иоганна Вайтера и других, если кто-то будет с ним. Я в шесть утра должна подогнать нашу машину к канализационной трубе. Никита и здесь все приготовил: туда от шоссе ведет дорога, выложенная булыжником, только он прикрыт тонким слоем дерна. Дорога начинается возле будки трансформатора…
– Черт! – перебил Сарканис. – Мы могли бы сами! Если бы знать код на диске в бункер… И теперь ничего не исправишь, – поздно. Теперь остается…
Во входную дверь громко застучали кулаком, потом стали грохать ногами.
– Никита!.. – прошептала Дарья.
Мартин Сарканис помедлил лишь секунду. Потом сорвал с Дарьи пальто, толкнул ее к кровати:
– Под одеяло! Туфли снимите.
Дверь, казалось, вот-вот слетит с петель. Мартин повернул ключ в скважине, дверь тотчас распахнулась, и в переднюю ввалился Никита Толмачев.
– Где?… – прохрипел он и, оттолкнув Сарканиса, ринулся в комнату.
Дарья лежала на кровати, подтянув одеяло к подбородку.
– Шлюха! – закричал Толмачев, брызгая слюной. Он сдернул с Дарьи одеяло. – Старая шлюха!..
Дарья вскочила с кровати. В лице ее не было ни кровинки. Мартин Сарканис невозмутимо подал ей пальто, помог надеть, пододвинул туфли, которые валялись на ковре возле кровати.
– Обуйтесь, фрау Дархен, – сказал он, глядя женщине в глаза и взглядом успокаивая ее. Потом он повернулся к Толмачеву, улыбнулся: – Пауль! Раз уж так… Будь мужчиной!
– Я… – Никита Никитович задыхался. – Я еще поговорю с тобой!
Он схватил Дарью за руку, выволок ее из комнаты. Сарканис приподнял на окне тяжелую занавеску светомаскировки, но ничего не увидел: там, в весеннем мартовском саду, была черная ночь.
Маркер замка Вайбер Ганс Фогель взглянул часы. «Еще два часа пять минут, – подумал он. – Господи! Сохрани Дарью!..»
Никита Никитович втолкнул ее в спальню, плотно закрыл дверь.
– И давно ты с ним? – спросил Толмачев, не узнавая своего хриплого голоса.
Дарья не отвечала.
– Да мне наплевать, дура! – закричал Никита Никитович. – Но в такую ночь пойти к любовнику! В такую ночь, накануне… Двадцать семь лет я ждал этого часа. «Братина»… Моя «Братина»! Она моя… Ведь мы вместе все эти годы… за ней. И ты… Сейчас, когда… – Опять терялись слова.
– Никита… – Дарья прямо смотрела на него, и в цыганских глазах была темнота с растворенным в ее глубине огнем. – Никита… Ты давно не человек… Это золото, эта «Братина»… Всю жизнь, всю жизнь…
– Постой! – перебил Толмачев. – Постой… Да как же я не сообразил сразу!.. Ты с ним, с этим маркером… Вот оно что! А я-то… Говори: ты все ему рассказала? Он все знает?
– Ты со своим золотом, – спокойно сказала Дарья, – совсем рехнулся, потерял разум.
– Не крути, не крути! Я вижу… Вы решили… – И Толмачев двинулся на Дарью. Что-то безумное, дьявольское появилось в его облике. – Со своим любовником… Мою «Братину»… Моими руками. Ловко!
Дарья пятилась к платяному шкафу.
– Никита! – Яркий, ослепительный свет вспыхнул перед женщиной, и в одно мгновение в нем отразилась вся ее прежняя жизнь. Сейчас она видела перед собой только одно – человека, который загубил ее и растоптал… – Никита… – шептала Дарья. – Я ненавижу тебя… Презираю! Будь проклят тот час, когда я сдалась, уступила твоей силе… И будь проклята «Золотая братина»! Что она с тобой сделала! Ты давно не человек… Ты убийца, палач! Здесь, когда строили этот бункер… Наши пленные! Наши… Русские… – По щекам Дарьи текли слезы, она уже говорила сквозь рыдания. – Сколько их расстреляли по твоим приказам? И ты сам стрелял! Я видела. Видела!.. Помнишь мальчика?… Он старался выползти изо рва и кричал: «Мама! Мама!» А ты…
– Замолчи, замолчи… – Толмачев, приближаясь к Дарье, чувствовал, что теряет рассудок.
– Ты в упор… – Дарья давилась рыданиями. – В лицо… Ведь не должно быть свидетелей… Так, Никита? Не должно? Так знай, Никита… – Дарья, прижавшись спиной к полуоткрытой двери платяного шкафа, выпрямилась и без всякого страха смотрела на Толмачева. – Знай! Свидетели найдутся! Документы, фотографии – словом, все есть. И когда тебя будут судить…
– Замолчи! Замолчи! – Толмачев схватил бронзовый подсвечник. Каким холодом обжег металл руку…
– Когда тебя будут судить… убийцу, палача, предателя России… я первая дам показания. И я не боюсь тебя, запомни! Всю жизнь, так и знай… всю жизнь я любила только его… – Дарья схватила медальон на золотой цепочке, который висел у нее на шее, и стала часто-часто целовать его. – Всю жизнь я любила единственного человека… Графушку!..
– Замолчи!.. – Никита Никитович Толмачев замахнулся бронзовым подсвечником для страшного удара…
Через несколько минут он вышел из спальни, осторожно прикрыв дверь. Обер-лейтенант войск СС Пауль Кауфман был абсолютно спокоен. Движения его обрели четкость и уверенность. Действия были подчинены поставленной задаче. Он прошел в свою комнату, рывком снял с антресолей над дверью большой саквояж. Потом один за другим выдвинул ящики письменного стола – все было давно приготовлено. Раскрыл платяной шкаф…
Через десять минут Толмачев вышел на крыльцо своего дома. Замок Вайбер, сад, парк, вся округа были погружены в ночную тишину. На западе, за голыми кронами сада, еле заметно светлело небо – там собиралась взойти луна. Оберст Кауфман, кренясь под тяжестью саквояжа, уверенно зашагал к гаражам, которые находились рядом с хозяйственным блоком с левой стороны замка. В его «опеле» с мощным двигателем, совсем новым, бак до предела был заправлен бензином. Толмачев открыл багажник, бросил в него саквояж, хлопнул крышкой, услышав, как щелкнул замок. Потом отпер дверцу машины, сел за руль, включил мотор и тихо двинул свой испытанный «опель» к воротам замка.
В это время фельдфебель Адольф Штольц, обойдя посты наружной охраны, отдыхал на объекте три: удобно расположившись в кресле, попивая крепкий чай с бисквитами, он и рядовой Карл Адлер (его человек) резались в кости. Снаружи послышался звук подъезжающей машины.
– Что за черт! – вскочил фельдфебель Штольц. А в комнату уже входил комендант замка Вайбер обер- лейтенант войск СС Пауль Кауфман.
Фельдфебель Штольц и рядовой Адлер вытянулись по стойке смирно.
– Открывайте ворота, ребята, – приказал обер-лейтенант Кауфман.
Адольф Штольц отметил, что комендант замка бледен, вздрагивает левый уголок рта.
– Что случилось, господин комендант?
– Сердечный приступ у Дархен. Поеду за доктором.
– Может быть, его вызвать по телефону? Толмачев безнадежно махнул рукой.
– Вы же знаете нашего старика-доктора! Ночью он сам ни за что не поедет.
– Карл! Открой ворота.