конкуренции с русской наукой в этой области). Постоянно нужно иметь перед глазами отдаленную цель, то есть сплавление наций в одно целое. С этой точки зрения, национализм заслуживает беспощадного искоренения. Национализм можно определить как убежденность, что национальная культура — это «национальное содержание в национальной форме», тогда как известно, что содержание национальных культур до сих пор всегда было классовым. Противоположностью национализма является формула «культура национальная по форме, социалистическая по содержанию», а поскольку революцию совершил русский народ и образцы социалистической культуры создал он, черпая из своего наследия, то национализм можно также кратко определить как антирусскость. Небольшие национальные группы, если они больны антирусскостью, удается ликвидировать целиком (например, успешно удалось вывезти с Крымского полуострова целый народ крымских татар). Если речь идет о больших нациях, процесс борьбы с антирусскостью раскладывается на долгие этапы. На Украине можно отметить значительные успехи. Все больше молодых украинских писателей переезжает в Москву и пишет по-русски. Украинских поэтов и критиков, которые хотели создавать отдельную украинскую литературу, уже нет в живых.[205] Нет в живых актеров, которые гордились национальным театром и зашли чересчур далеко, желая соперничать с русским театром. В балтийских странах дело идет как нельзя лучше. Что касается народных демократий, здесь применяется другая схема, и долгосрочная программа, реализуемая с успехом, является модификацией опыта, полученного ранее.
Задача трудная, потому что отдельные народы имеют свое прошлое и склонны считать своей культуру имущих классов, например, балтские народы — культуру своих кулаков. Они противопоставляют эту культуру русской культуре. Но разве можно сравнивать! Русский народ — это великий народ; он носил в своем лоне революцию, как мать носит плод. Его прошлое, чреватое высшими свершениями в истории, только святотатец может сравнивать с прошлым народов, которые русским народом освобождены. Русский народ — спаситель всего мира.
Никаких жестокостей не совершается. Убивают тех, которых нужно убить, пытают тех, от которых нужно получить признания, депортируют группы, которые нужно депортировать. Если они так легко гибнут, перенесенные в чужие для них условия, то это вина климата, тяжелого труда и недостаточного питания — а этого нельзя изменить на данном этапе. Трудно желать, чтобы страна, которая несет бремя такой великой миссии, кормила своих заключенных так, как Англия своих солдат. Возможно, они не умирали бы так быстро, но их труд перестал бы окупаться. А впрочем, прежде чем продовольствие дойдет до заключенных, администрация лагерей разворует. Все изменится, когда повысится жизненный уровень. Тогда и заключенным будет лучше.
Вышеприведенный вывод не лишен достойной удивления прозорливости. Народы Центральной и Восточной Европы были националистичными до безумия и готовы были на кровавую взаимную резню, лишь бы оторвать от своего соседа клочок территории. Теперь они видят, как это было безрассудно (что, впрочем, вероятно, не удержало бы их от того, чтобы схватить друг друга за горло, если бы исчез контроль Центра). Под властью Центра они соглашаются на взаимные уступки: поляки уступили свои восточные территории, немцы признали границу по Одре-Нысе[206], чехи и венгры не имеют уже претензий на Закарпатскую Русь[207]. В республиках исчезает проблема меньшинств, все они принимают единый экономический и культурный образец из Центра, и единственное, чем они еще различаются, это язык. Трудно оспаривать правильность великого плана.
Все было бы хорошо, если бы не пациент, который вырывается и кричит. Флобер в «Госпоже Бовари» описывает операцию pied bot[208], проведенную доктором Бовари. Этот провинциальный врач вместе со своим приятелем аптекарем Оме решил вылечить от хромоты служителя из местного трактира. С большим трудом удалось его уговорить, чтобы он согласился на операцию. Доктор Бовари обложился медицинскими учебниками, и по его указанию сконструировали деревянный ящик весом восемь фунтов, с железными крюками внутри, винтами и кожаными седельцами. Операция удалась великолепно, после чего ногу завинтили в ящик. «Слава! Трижды слава! — восклицала местная газета. — Теперь можно сказать, что слепые прозреют, а хромые будут бодро ходить! Но то, что когда-то фанатизм обещал только избранным, наука ныне гарантирует всем!» К сожалению, через пять дней с пациентом стало происходить что-то нехорошее. Он рычал от боли. Открыли ящик и увидели, что нога распухла и покрыта язвами. Два друга решили, что она была, по-видимому, слишком слабо завинчена. Винты прикрутили. Но пациенту было все хуже. Врач, вызванный из соседнего городка, констатировал гангрену и ногу ампутировал. Конечно, Флобер был ехидным, он издевался над культом прогресса господина Оме. Это никоим образом не означает, что операции, сделанные хорошими врачами, не могут удаваться. Однако всегда остается сомнение, хорош ли тот врач, с которым мы имеем дело.
«Все это, в сущности, скучно — сказал мне сановник одной из стран народной демократии. — Я уже видел это в России. Этапы намечены заранее и следуют один за другим с математической точностью. Единственное, что интересно, это как реагирует человеческий материал».
Человеческий материал, похоже, имеет особое свойство: он не любит, когда его считают только человеческим материалом. Ощущение, что нужно полностью подчиниться решениям, принятым в Центре, и отказаться от какого бы то ни было влияния на перемены, которые, правда, легко объясняются логически ex post[209], но всегда неожиданны, — это ощущение для человеческого материала трудновыносимо.
Парламентарная система может быть во многих случаях фикцией, обеспечивающей власть всегда одним и тем же общественным группам. Тем не менее возможность пойти к избирательным урнам и подать свой голос против кого-то имеет ценность как оживляющее тонизирующее средство. Также и участие в манифестации против какого-то министра, забастовочная акция или чтение оппозиционной прессы дают минуты эмоциональной разрядки, по-видимому, очень нужные. Национальная гордость может быть абсурдным чувством, но гордость петуха, гуляющего по собственному дворику среди кур, не менее абсурдная, биологически полезна. Пониманием психологических мотивов можно объяснить те средства воздействия на массы, которые применяются правящим Центром. Гигантские шествия, знамена, портреты вождей; пропаганда во время выборов, которая с точки зрения здравого смысла кажется выбрасыванием денег, поскольку список один и результат заранее известен; манифестации ненависти к врагам. Принимается во внимание также и национальная гордость: ей должны служить национальные флаги, ежедневно сообщаемые известия об экономических и культурных достижениях страны, о новых зданиях, шоссе, железных дорогах и об успешном выполнении производственных планов. Благодаря повторению одних и тех же лозунгов действие эффективно. Но какой-то неуловимый элемент отсутствует, и человеческий материал мучается ощущением фикции. Ничто не является спонтанным. Собственная профессиональная работа может давать обоснованное чувство гордости. Если, однако, метить выше, все детерминировано. Завтра же где-то наверху может быть принято решение снять все правительство, передвинуть границы страны — или появится указание, что нужно ненавидеть тех, которые вчера считались друзьями. Возможности выражения национального чувства, по-видимому, недостаточны, если состояние умов эстонцев, литовцев, латышей, поляков, чехов, венгров, румын и болгар позволяет допустить, что только страх удерживает их от того, чтобы зарезать каждого русского, который подвернется под руку; можно думать, что и партийные кадры этих стран не отказали бы себе в таком удовольствии. Можно сокрушаться об отсталости этих народов и выражать надежду, что это изменится в результате социалистического воспитания. Но не следует закрывать глаза на неприятную реальность. Хуже, что подобные допущения возможны и в отношении народов, воспитываемых терпеливо и гораздо дольше.
Включение балтийских стран в Советский Союз для жителя Чили или Мексики — незначительный инцидент. Другое дело — для многомиллионных масс населения народных демократий. Уже не один год они размышляют об этом необычном, что ни говори, поступке великой державы, имеющем аналогии только в политике колониальных государств. Если великий Союз является федерацией и может включить любое число республик, то когда-нибудь должна наступить очередь и других стран. Если в том, что произошло после присоединения там, нужно видеть предсказание событий, которые наступят здесь, то и здесь следует ожидать массовых депортаций и заселения городов и деревень приезжими из глубины евроазиатского континента. Жителям стран, о которых пропаганда любит говорить как о суверенных, такой момент представляется как Страшный Суд. Присоединение балтийских стран стало для них серьезным психологическим фактором. Подводя свой ежедневный баланс слов и поступков, гражданин мерит их не столько их текущей полезностью, сколько тем, как они зачтутся ему в будущем, в тот решающий день.
