разных типов. Один может считать эти происшествия нормальными и естественными, другой — необыкновенными или нелепыми и оскорбительными для его интеллекта. У одного откликается душа, у другого — его ничтожное «Я». Первый, по-настоящему верующий, не видит необходимости поминать Бога. Другой, ханжа, хотя он может называть себя скептиком или атеистом, станет со всем пылом отрицать, что во Вселенной нет разума выше его собственного, ограниченного. У него на все есть объяснения, кроме необъяснимого, а от необъяснимого он избавляется одним способом: притворяется, что оно не стоит его внимания. В мире птиц его брат — страус.

Позвольте мне закрыть тему — до поры до времени — цитатой из книги, которая недавно попала мне в руки. Ее дал мне почитать тот, о ком я сказал (не подумав) как о последнем человеке в мире, к которому бы я обратился за подобной книгой. Связь между словами автора и тем, что было сказано мною выше, может показаться не столь явной. Но она есть, и я привожу здесь эту цитату, поскольку считаю, что в ней кроется один из лучших ответов на вопрос, который читатель уже сформулировал для себя. Цитата взята из «Апологии»[243] к биографии знаменитого Халила Джибрана.[244]

«Я решил написать эту книгу после долгих колебаний. Ибо уверен, ни одному человеку не дано подробно, точно и полно описать единый миг его собственной жизни во всей его сложной многозначности и бесконечных связях со всеобщим бытием. Как тогда может человек, сколь ни велик его талант, уместить в книге жизнь другого человека, будь то жизнь идиота или гения! В этом смысле все, что люди рассказывают о людях, называя это „историей“, по моему суждению, не что иное, как пена на поверхности моря, имя которому — человеческая жизнь; его глубины слишком бездонны, его горизонты слишком далеки, чтобы любое перо могло их измерить, любая кисть — изобразить. По сию пору мы не смогли написать „историю“ какого-нибудь человека или вообще чего-нибудь. Напиши мы полную историю хотя бы единственного человека, мы бы прочитали в ней историю всех людей; зафиксируй мы со всею точностью историю хотя бы единственной вещи, мы бы обнаружили в ней историю всех вещей».

Эта мысль, которую Джин Уортон повторяла вновь и вновь и в сотнях вариантов, принадлежит к того рода высказываниям, над которыми можно смеяться, как над бессмысленными, или воспринимать их всерьез и доказывать либо опровергать. То, что в моем случае она получала подтверждение бесчисленное число раз, не перестает меня удивлять. О чем прежде всего надо спросить себя, это — да знаем ли мы, в сущности, наши действительные потребности? «Жизнь» знает, но не мы. «Мы» обычно жаждем чего-то неопределенного, часто не существующего вовсе. Мы отрекаемся от престола, который могли бы занять, даже прежде, чем нам его предлагают. Есть добрый скакун, грызущий в нетерпении удила, всегда готовый помчать нас к целям, которые нам во сне не снились. Но спешим ли мы вскочить на него? Те, у кого хватает на это Духу, оставляют за собой огненный след.

Вопрос в том, куда мы хотим отправиться? И в том, хотим ли взять с собой багаж или пуститься в путь налегке? Ответ на второй вопрос содержится в первом. Куда бы мы ни отправились, мы должны отправляться нагими и в одиночестве. Мы, каждый из нас, должны усвоить, что никто не может быть нам учителем. Мы должны совершать нелепые поступки, чтобы приблизиться к великому.

Кто может сказать, что в действительности нужно другому человеку? Никто не в состоянии реально помочь другому иначе, как побудив его двигаться вперед. Иногда нужно идти дальше, не сходя с места. Суть в том, чтобы освободиться от проблем. К чему пытаться разрешить проблему? Уничтожь ее! Окуни в соляной раствор пренебрежения, презрения и безразличия. Не бойся быть трусом, предателем, отступником. В этой Вселенной есть место всему, а возможно, даже потребность во всем. Солнце изливает свой свет на всех, без различия ранга и статуса; циклон валит с ног и благочестивого, и безбожника; правительство дерет с тебя налоги даже будучи прогнившим. И атомная бомба уничтожает без разбора. Может, потому-то так корчатся праведники!

Фанатик кажется смешным оттого, что имеет привычку изрекать глубокие истины, глубокие заезженные истины и продолжает их доказывать среди царящих вокруг мелочности и ничтожества. Но если ты сам способен хотя бы немного отступить от общепринятого, есть вероятность, что ты сможешь увлечь за собой другого человека. Доказательства, добытые ученым в лаборатории, безошибочны. Результаты неудачных попыток отбрасываются или используются, чтобы доказать то, что он был намерен доказать. Рассудочный человек считает ниже своего достоинства употреблять слово «чудо». Он из кожи вон лезет, чтобы доказать: нет такой вещи, но только одно ему удается доказать — что он сам являет собой чудо непонимания. Есть чудеса и чудеса: все зависит от того, кто употребляет это слово и в каких целях. Но у человека, притязающего на роль мошенника из машины (машины сознания), есть манера, когда его опровергают, говорить, как Бог. Часто оказывается, что он опровергает себя.

Оставим на минуту Бога. Задраим двери и окна, замажем все щели! Теперь мы можем поговорить как разумные люди. Так о чем, бишь, мы говорили… об атомной бомбе? Ага, вспомнил — о кофе. Кофе опять пропал, вы заметили? Как, черт возьми, жить дальше? Как? Еще мы говорили о деньгах… о том, на что люди готовы пойти ради денег, как деньги делают деньги, о таких вот вещах. Что, когда речь идет о том, чтобы заработать хлеб насущный, находятся люди, которые скорее согласятся на любую работу, чем остаться без работы. Monsieur le Paris, парижский палач, например. Вы можете подумать, что никто на земле не захочет зарабатывать на хлеб, отрубая людям головы. Добро бы еще он отрубил голову себе — ради денег или просто так. Но другим… и за такие деньги за каждую голову? Просто невероятно! У генерала, например, есть люди, которые делают за него грязную работу. Сам он никогда не марает рук. После какого-нибудь особого подвига (который может стоить жизни сотне тысяч людей) его обычно награждают. Но от Monsieur le Paris «народ» всегда шарахался. Хотя он вряд ли когда рубит больше одной головы в месяц. Часто он добрый христианин. Причащается и все такое. Пьет кровь Иисуса и думает: не забыть бы наточить топор. Как говорится, добросовестный труженик. Верит, что наводит чистоту — и когда казнит, и когда моет посуду. А что до крови — это другая история. (Иногда ее брызги попадают ему в глаз.) Если б он забивал быка, за кровь можно было бы выручить деньги. Но человеческая кровь — она никому не требуется. Хотя в ней есть все витамины, от А до Я. Странные они все-таки, эти табу.

Прервемся на минуту.

На днях мы с моим сынишкой Тони отправились на прогулку. Только подошли к укромному местечку, которое мы с ним назвали «Аризона» (где Коломбина прилегла с Братцем Ониксом), как он говорит:

— Никогда не пойду на войну!

— Как это? — спрашиваю.

— Сперва отрежу себе палец, как Бенни Бьюфано.

Не знаю, что это ему вдруг пришло в голову. Может, вспомнилась одна из наших с ним послеобеденных бесед.

Продолжим…

Если случится, что к вам в дверь постучит женщина, похожая на красотку из Армии спасения, не посылайте ее подальше toute de suite.[245] Пускай ее заводит свою шарманку, если за тем и пришла. Люди часто строят догадки, как бы выглядел Спаситель, реши он вновь посетить нас. (Могу сказать по секрету, что он не был бы похож на портрет кисти да Винчи! Заявляю ex cathedra.[246])

Кстати о красотке из Армии спасения… Если она несет совсем уж околесицу, скажите себе: «Может, это дорогой наш Иисус вернулся на землю, чтобы впаривать нам пылесосы. Вернулся в образе женщины, чтобы застать нас врасплох».

(Очень похоже к нам однажды явился доктор Бернштейн, выдающийся нейрохирург. Мы как раз занимались весенней уборкой. Первое, что он сказал, сняв пальто: «Позвольте вам помочь!» Не: «Я доктор