знаю. Многие его статьи появлялись на страницах популярных журналов, посвященных астрологии. Книги же широкого распространения не получили. Если бы мы понимали суть этого глубокого движения, если бы находились в согласии с ним, то никогда не прогнали бы подобного писателя в дешевенькие журналы. Имя Радьяра ассоциируется с «псевдонаукой» астрологией, и одного этого достаточно, чтобы высказывания его казались подозрительными. Так думают образованные люди — и необразованные тоже. Я упоминаю о нем здесь только потому, что он считает грядущую эпоху «Эрой Изобилия». Чаша переполнена, из нее изольется то, что оплодотворит и придаст новую силу всей земле, всему человечеству. Тайные силы, заключенные в этом «золотом сосуде», станут достоянием всех людей. Мир не идет к концу, как слишком многие полагают. К концу приходят фетиши, предрассудки, фанатизм, бесплодные формы поклонения, несправедливые условия общественного договора, превратившие чудо жизни в погребальную церемонию. Мы потеряем только труп жизни. С мумии спадут цепи, которыми она прикована к земле. Раб не получит свободу, если просто разобьет свои кандалы. Как только дух его освободится, он станет абсолютно свободным — и навсегда. Все должно сгнить, прежде чем начнется новая жизнь. Свобода должна проявиться у корней, прежде чем она сможет стать универсальной.
Америка, как и Россия, ускорила процесс гниения и разложения. Оба этих великих народа, словно трудолюбивые ангелы-черви, прорывают туннель через ту самую сердцевину яблока, чтобы совершить, не сознавая того, таинственное жизненное преобразование. Совершенно того не сознавая, они используют новые силы жизни для собственного уничтожения. Европа, которой концы и начала ведомы гораздо больше, устрашена и, можно сказать, парализована угрозой гибели, нависшей над ней из-за образа действий этих дремлющих Голиафов. Европа осознанно хочет сохранить старое — и предпринимает лишь робкие, осторожные попытки примериться к новому. Европа — не лунатик. Это усталая старуха, утомленная мудростью, но все еще не способная уверовать. Ею правят две страсти — ужас и тревога. Если Америка похожа на плод, сгнивший до созревания, то Европа — это ипохондрик, живущий в стеклянной клетке. Все, что происходит во внешнем мире, вызывает страх и несет угрозу для хрупкого затворника, обрекшего себя на добровольное заточение. Это изящное и долго страдавшее существо пережило столько потрясений и катастроф, что само слово «революция», сама мысль о «конце» заставляют его содрогаться. Европа не желает верить, что «зима жизни завершилась». Она предпочитает мороз оттепели. Без сомнения, лед так же боится потерять свою крепость. Но Природа, совершая свои бесконечные преобразования, не спрашивает разрешения даже у льда и обращает его в жидкость. Именно это, мне кажется, и лежит в основе страха, овладевшего европейцем. Его не спрашивают, хочет ли он участвовать в новом, безымянном, ужасающем процессе, охватившем весь мир. «Если это похоже на то, что происходит в России, — говорит он, — если это похоже на то, что случилось в Китае, Америке или Индии, мне этого не надо». В душе он даже готов примириться со своей религией, если она поможет ему справиться с паникой. И ужас его только увеличивается при мысли, что новая жизнь обойдется без божества и снятая с Бога ответственность будет возложена на человечество в целом. Он не видит причины радоваться тому, что новое освобождение зависит от человека. Он слишком человечен и при этом человечен недостаточно, чтобы поверить, будто власть может исходить от человека — особенно, от «простого человека». Он был свидетелем революций сверху и снизу, но в обоих случаях человек показал себя зверем. И если вы скажете ему, как это сделал Поуис, что «сейчас взбунтовалась именно человеческая душа», для него это будет звучать так: «Бог стал Врагом Творения». Он может узнать душу в великих произведениях искусства, угадать ее движения в подвигах героев, однако он не смеет смотреть на душу как на изначальную мятежницу, помещенную в самое сердце вселенной. Для него творение — это порядок, а все, что угрожает порядку, идет от дьявола. Но душа стремится вырваться из-под любой власти — даже гармонии творения. Душу искусства можно определить, но сама душа определению не поддается. Мы не должны спрашивать, куда она стремится, какие цели и задачи ставит перед собой. Мы должны подчиняться ее велениям.
«Ничто не спасет меня, и умру я от болезни смерти, если только не познаю радость…
Если только не наполню уста пищей вечной, подобной спелому плоду, в который ты вонзаешь зубы, и сок его заливает твое горло…»
Это язык души. И есть еще язык мудрости души:
Приехав в Европу, я так возрадовался бегству из отечества, что хотел остаться в Европе навсегда. «Это мое место, — сказал я себе, — моя земля». Затем я оказался в Греции, которая всегда была отчасти как бы вне Европы, и я подумал, что останусь здесь. Но жизнь схватила меня за шиворот и снова водворила в Америку. Благодаря моему короткому пребыванию в Греции, благодаря тому, что происходило со мной в Греции, я мог сказать — совершенно искренне тогда и, полагаю, совершенно искренне сейчас: «В любой части мира я чувствую себя, как дома». Для типа, подобного мне, труднее всего чувствовать себя, как дома, именно дома. Вы наверняка это знаете и, возможно, понимаете. Мне понадобилось бесконечно много времени, чтобы понять, что «дом» — это условие, состояние души. Я всегда бунтовал против мест и условий существования. Но когда мне открылось, что «быть дома» означает быть с Господом, связанный с этим словом ужас исчез. Это стало моей работой, точнее,
«Что ты скажешь тому, кто придет к тебе ни с чем?»
«Выбрось это!»
Это «мондо» используется для иллюстрации следующей мысли: «мы должны
С духовной нищетой Америки, вероятно, ничто в мире не может сравниться. И, конечно, она никогда не служила средством познать истину Дзен. Но «Песня большой дороги» была создана американцем — и таким американцем, которого никак нельзя заподозрить в скудоумии. Она рождена оптимизмом и неистощимой щедростью человека, пребывающего в полном согласии с жизнью. Она дополняет послание св. Франциска Ассизского.
Идите вперед! Не останавливайтесь! Перестаньте суетиться!
Лоуренса испугала — нет, ужаснула — мысль, что этот Уитмен принимает все,
Может ли дорога привести к концу? В таком случае, это не большая дорога.
«Мы созданы из того же материала, что мечты». Именно так и даже больше. Гораздо больше. Жизнь — не мечта. Мечты и жизнь вступают в брачную связь, и де Нерваль создал на этой основе самую
