В том же году и там же Михаил встретился после трехлетнего неведения и разлуки с Ниной.
Еще лежа в госпитале, Михаил пытался отыскать Таню. Выяснил, что она эвакуировалась в Горьковскую область с детским домом № 48. Разослал письма и телеграммы во все районные центры области. Откликнулась одна добрая душа.
Ленинград, 9 П/Я 445, палата 20, Савичеву Михаилу
Уважаемый товарищ Савичев. Получив Ваше письмо, я спешу ответить о Вашей сестре. Тани у нас нет. Она в соседнем детском инвалидном доме. Я ее бывшая воспитательница и опишу о ней. Она приехала дистрофиком. Затем постепенно поправилась. 9 месяцев не вставала. Но затем у нее получилось нервное потрясение всего организма. И эта болезнь у нее прогрессировала. У нее потеряно зрение, она уже не могла почти читать, тряслись руки и ноги. А потому ей нужно было лечение, но в наших условиях это невозможно.
Ваше письмо и телеграмму я посылаю ей. Ее адрес: Горьковская область, Шатковский р-н, Поне- таевский д/инв. С приветом!
А. Карпова
Открытка Карповой пришла весной. От Тани не получили ни строки. Ни весной, ни летом — никогда.
Вырваться из блокадного города сложно, вернуться в него еще сложней. Въезд по специальным пропускам. Нина обращалась на свой завод, ей не ответили.
И вдруг предложение.
— Савичева, — сказал начальник овощной базы, — ты же коренная ленинградка, все ходы-выходы знаешь. Съезди, проверни одно дело в большом штабе. Тут солдатики за картошкой приехали, подбросят тебя до самого Питера.
Ее высадили на Загородном проспекте, у пяти углов. Пять улиц, пять сторон — в какую идти? «На Васильевском нечего делать, — предупредил Михаил. — Побывал там, когда в госпитале лежал. Пустота и разгром. Окна выбиты, хлам, запустенье, щепки от нашего буфета. А мы думали, его и снаряд не возьмет». Нина вспомнила, что буфет пострадал от бомбы, которая угодила в общежитие художников в ноябре сорок первого. Тогда же осколки попортили и картину. «Ничего из вещей не жалко, а «Купальщицу» любил», — признался брат.
Сейчас в квартире на Второй линии жили другие люди.
Вася Крылов сообщил, еще он писал, что случайно встретил Беллу Велину… Вот куда идти надо, на Литейный, в Дом офицеров. Белла по-прежнему жила и работала там.
Нина и Белла проговорили до полуночи. Утром их разбудил, решительно и вежливо, майор. Высокий, видный, светлоглазый.
— Прошу извинить, Белла Александровна, очередная делегация ждет нас в Смольном.
— Через десять минут буду готова, Лев Львович! — заверила своим низким, с хрипотой, голосом Белла.
Майор бросил взгляд на часы и мягко уточнил:
— Через восемь, Белла Александровна. Машина у подъезда.
Белла поторопила Нину:
— Одевайся, подкинем тебя до Лафонской.
— Кто это? — Майор произвел на Нину впечатление.
— Ученый, историк, ополченец, политработник, организатор и директор выставки «Героическая оборона Ленинграда». Сходи непременно, тут близко, в Соляном городке. Потрясающий музей! Иностранцы восхищаются и плачут. Ты готова? Пошли! Майор Раков — человек точный.
Дверь долго не открывали, Нина уже собралась уходить.
— Кого? — настороженно спросили.
Нина почему-то никогда не могла вспомнить лицо тети Дуси, а голос сразу узнала.
— Это я, Нина, Нина Савичева.
Металлически щелкнуло, проскрежетало, в узкой щели показалось заспанное лицо женщины лет тридцати пяти.
— За вещами явилась?
— Какие вещи? — не поняла Нина. — Я о Танечке. В комнате в несколько ярусов громоздилось имущество с Васильевского острова, из квартиры Савичевых и комнаты дядей. Швейная машина «Singer» стояла на пианино. Из-за инструмента выглядывала рама «Купальщицы».
— Все в сохранности, — с некоторой гордостью отметила тетя Дуся. — И документ есть, копия.
— Какая копия? — Нина никак не могла постичь ее мысли.
— Описи на имущество. Таней написано. Когда опекунство расторгали, было велено опись составить, чтоб когда вернется или родственники какие объявятся… — Она поджала в нитку губы и обиженно закончила: — И я не чужая.
— Что, о Танечке что известно?
— А ничего. Вакуировалась с деУ домом. Ей тут не выжить было. Зачем мне на душу грех брать? Потом ведь каждому за все воздастся. Насовсем вернулась?
— Завтра уезжаю, в командировке я, — успокоила Нина. Она так и стояла в двух шагах от двери.
Часы в дубовом корпусе отбомкали семь.
— Пойду еду греть, на работу пора, — сказала тетя и ушла.
Нина разглядывала знакомые с детства вещи и предметы.
Взгляд зацепился за небольшой черный ящичек. Палехская шкатулка! Мама хранила в ней свечи и фату. И свидетельства о смерти.
Рука машинально потянулась к крышке с лихой тройкой на черном лаковом поле. Так и есть: фата, свечи, бумаги. И… Он-то как сюда попал, блокнотик, подарок Леки? Самодельный справочник по котловой арматуре. «Возьму, пригодится еще, может быть…»
Нина сунула блокнотик и документы в карман. Сердце заколотилось, как метроном во время боевой тревоги.
Вернулась хозяйка. Мгновенно, в один взгляд, проверила, все ли на прежних местах.
— Кипяточку не желаешь?
— Спасибо, — Нина попятилась к двери. Она спешила выбраться из этого дома, словно тетя Дуся могла учинить допрос и обыск.
Нина и Белла сидели, обнявшись, на солдатской койке, заплаканные, подавленные.
— Нельзя так, милые, — пытался утешить майор Раков. — Надо держаться.
Нина подала блокнотик.
— Вот все, что осталось от нашей семьи. Майор рассеянно полистал записи тушью.
— Проклятая война…
И вдруг наткнулся на синие карандашные строчки.
— Да это же!..
Скорбная хроника Савичевых произвела на Льва Львовича ошеломляющее впечатление.
— Этому дневнику место в нашем музее! Сорок одна строка, написанная девочкой-школьницей, вместила в себя трагедию великого блокадного города!
Нина долго не соглашалась отдать блокнотик:
— Ведь это все, что осталось от нашей семьи…
В сентябре 1944 года боевые друзья перетащили Михаила в шахтерский городок, устроили на почту. «Работа как раз по тебе: сидячая, а связь со всей страной».
Никак не предполагал тогда Михаил Николаевич Савичев, что дело это станет главным и