доме ему делать нечего.

Тем не менее однажды Хаген все же пришел к ним в дом – без приглашения.

Было воскресенье, и вся семья вернулась из церкви после богослужения. Неизвестно, ходил ли Хаген в церковь в тот день, но одет он был нарядно, как подобает – под плащом он был в длинном камзоле из хорошего тонкого сукна с блестящими пуговицами, в красных бархатных штанах до колен, белых чулках и начищенных башмаках с крупными медными пряжками.

– Хаген? – удивленно застыл отец, когда штурман оказался на пороге комнаты, где семья сидела за праздничным воскресным обедом. – Что-нибудь случилось?

Хаген и сам чувствовал себя неловко, но видимо, готовясь заранее, он отрепетировал свою речь и поведение.

– Вот, – сказал он, снимая с головы треугольную шляпу, украшенную длинной белой бахромой, – решил нанести вам визит по случаю воскресного дня. К тому же я принес в подарок диковинную вещь.

Хаген распахнул плащ и достал из кармана действительно нечто удивительное – продолговатый предмет неопределенного цвета и непонятной фактуры.

– Когда мы с вами были в последний раз в Лиссабоне, капитан, – сказал он, – я купил это и тогда же решил как-нибудь принести вам к воскресному обеду.

Ингрид видела, как родители переглянулись. Ловийса вопросительно смотрела на мужа, а Александр был явно недоволен происходящим. Но ситуация была безвыходная. Выгнать пришедшего гостя в воскресный день – это за гранью всех возможных приличий. Для такого нужны веские основания, а личной неприязни тут недостаточно…

– Проходите, господин Хаген, – приветливо сказала хозяйка дома, – садитесь за стол с нами.

– Подай тарелку для господина Хагена, – мрачно велел отец служанке. – Господин Хаген будет обедать с нами.

Он не смог так же быстро, как мать, взять себя в руки. Впрочем, женщины это всегда умеют гораздо лучше мужчин…

За обедом Хаген показал диковинку, которую принес в подарок.

– Это называется бутылка, – пояснил он и протянул продолговатый предмет хозяину дома. Но Александр Нордстрем только покачал головой.

– Я уже видел это новшество, – сказал он. – Бутылка, подумать только, чего не придумают в наше время.

– Это сделано из стекла, – объяснил Хаген, протягивая бутылку Ловийсе. – Мастера в Португальском королевстве так научились выдувать стекло, что сделали стеклянный кувшин. Сюда наливают вино точно так же, как в глиняные кувшины.

Ловийса осторожно взяла странное изделие и повертела его в руках. Бутылка была из толстого мутного стекла, очень неровная, но все равно – внутри у нее плескалась жидкость.

– Там налито вино, – сказал штурман, – очень хорошее португальское вино. Видите, бутылка запечатана сургучом. А на нем клеймо семьи Фоскаршиу – они лучшие виноделы в Лиссабоне.

– Я слышал, что хранить вино в стекле очень вредно для здоровья, – заметил отец. – Глиняный сосуд – это естественное хранилище для оливкового масла и вина. А стекло – искусственная вещь, и от нее наверняка все портится. А здоровье становится хуже – это может быть отравой.

– Ну что ж, давайте попробуем, – предложил штурман, приятно улыбаясь. – Вы не откажетесь, капитан Нордстрем?

Взяв нож, он ловко снял сургуч с горлышка уродливой бутылки и разлил вино в принесенные по такому случаю служанкой кубки из серебра. Все с опаской попробовали вино из стеклянной бутылки, но оказалось, что оно даже не испортилось…

А после обеда вышел настоящий скандал. Потому что Хаген попросил руки Ингрид. Оказалось, что он давно уже присматривался к ней и успел полюбить.

– Я буду хорошим мужем вашей дочери, капитан Нордстрем, – говорил штурман. – И вы, госпожа Ловийса, не беспокойтесь, я никогда не обижу вашу Ингрид.

Мать смущенно опускала взгляд, не зная, что сказать, а отец был прямолинеен, как всегда.

– Ингрид шестнадцать лет, – сказал он сурово, поджав тонкие губы.

– Хороший возраст, – отозвался гость безмятежным тоном. – Большинство девушек выходят замуж именно в шестнадцать лет. Разве не так?

– Я сказал, что ей шестнадцать лет, Хаген, – продолжил отец, – не потому, что она кажется мне слишком молодой, а потому что вы кажетесь мне неподходящим ей по возрасту. Сколько вам лет? Наверняка ведь больше сорока.

Хаген усмехнулся, пригладил рукой свои редеющие кудри на голове.

– Тридцать восемь, – ответил он. – Я старше вашей дочери на двадцать два года. Не так уж много, капитан Нордстрем, согласитесь. И если позволите спросить, а вы сами старше вашей супруги на сколько лет?

Он метнул взгляд в сторону Ловийсы, которой было тридцать два года, и замер в ожидании.

– Хорошо, Хаген, я отвечу, – после некоторого раздумья произнес отец Ингрид, – знайте же, что вы сами нарвались на такой ответ, который получите. Я не собирался вас обижать, но вы сами пришли в мой дом и сами оказались слишком настойчивы.

Он провел рукой по льняной скатерти на столе, повертел в пальцах опустевший серебряный кубок и наконец сказал:

– Вы правы, моя уловка насчет возраста дочери выглядит нелепо. Я сам старше своей жены на двадцать лет, так что глупо было с моей стороны упоминать эту тему. Но Ингрид я за вас не отдам все равно, будь вы хоть трижды правы.

– Но почему? – взорвался Хаген, с него в один миг слетела наигранная учтивость и самоуверенность. – Почему?

– Потому что я не доверяю вам, Хаген, – твердо и нарочито спокойно ответил Александр. – Штурман вы хороший, и даже очень. Я ценю вас как штурмана, вы это знаете. Вести корабль вместе с вами – одно удовольствие. Но вы плохой человек, Хаген, и вы это знаете. Вы стремитесь к злу, в вашем сердце нет закона и справедливости. У меня такое чувство, что вы знаетесь с самим Дьяволом – врагом рода человеческого.

Хаген нервно засмеялся при этих словах и краем скатерти вытер вспотевший от волнения лоб.

– Напрасно смеетесь, милейший, – заметил капитан Нордстрем. – Вынужден все это вам говорить, раз уж вы сами напросились. Вас пока что спасает то, что вы плаваете под моим начальством. У вас связаны руки, я не даю вам своевольничать. А если бы не я и вы бы действовали по своему собственному усмотрению, то давно уже болтались бы в петле на рее королевского корабля. Вы так не считаете?

Лицо Хагена все время окрашивалось в разный цвет. Сначала, когда хозяин дома начал говорить, штурман побагровел. Затем кровь отлила от его лица, и оно стало бледным. Теперь же, после последних слов, штурман вновь начал наливаться кровью.

– Вы так добры, капитан, – сдавленно проговорил он. – Без вас я бы погиб? Что ж, я очень признателен вам за то, что вы для меня делаете…

Отец смерил гостя тяжелым взглядом и острым концом ножа поковырял у себя в зубах.

– Только не надо паясничать, – сказал он. – Вы сами вынудили меня сказать вам это. Нечего теперь обижаться. Я думал, что вы сами понимаете свое положение и у вас хватит ума не набиваться ко мне в друзья, а уж тем более – в родственники. Ума, как видно, не хватило. Мне пришлось сказать вам обидное. Моей дочери вам не видать никогда, запомните это. Если пришла охота жениться, то найдите себе другую девушку. За вас многие пойдут охотно – вы хороший штурман и зарабатываете неплохо. И когда вы соберетесь жениться, то пригласите нас – мы всей семьей охотно будем танцевать на вашей свадьбе.

Хаген был обескуражен и подавлен этой прямой речью сурового, но честного человека. Но он был не из тех, кто сдается.

– Я люблю вашу дочь, капитан, – подавив в себе злобу и обиду, сказал он, – я люблю Ингрид и хочу жениться именно на ней, а не на какой-то другой девушке.

– Про любовь оставьте, господин Хаген, – покачал головой Александр Нордстрем. – Оставьте, прошу вас. Пусть в любовь играют совсем молодые люди, им это пристало. Для двух таких старых моряков, как мы