И никто из его товарищей.

Может быть, у Лойзичек я узнаю что-нибудь?

– Лойзичек закрыт, – говорили они, – дом перестраивается.

– Разбудить кого-нибудь из соседей? Или неудобно?

– Да здесь ни одна собака не живет, – ответил рабочий. – Здесь запрещено. Из-за тифа.

– А «Бедняк»? Этот, наверно, открыт?

– И «Бедняк» закрыт.

– Правда?

– Правда.

Я наудачу назвал несколько имен торговцев и продавщиц табаку, живших поблизости, потом Цвака, Фрисландера, Прокопа…

Рабочий отрицательно качал головой.

– Может быть, знаете Яромира Квасничка?

Рабочий задумался:

– Яромира? Глухонемой?

Я был счастлив. Слава Богу! Хоть один знакомый!

– Да, глухонемой. Где он живет?

– Он картинки вырезывает? Из черной бумаги?

– Да. Это он. Где я могу найти его?

Рабочий описал мне со всеми подробностями, как найти ночное кафе во внутренней части города, и взялся снова за работу.

Больше часу блуждал я по грязи, балансировал на шатающихся досках, пролезая под бревнами, преграждавшими проход по улице. Весь еврейский квартал представлял собой одну сплошную каменистую пустыню, точно землетрясение разрушило город.

Не дыша от возбуждения, весь в грязи, в разорванных ботинках, выбрался я, наконец, из этого лабиринта.

Еще несколько домов, и я был возле притона, который искал.

– «Кафе „Хаос'“ – гласила надпись.

В пустой маленькой зале едва хватило места для нескольких столиков, прислоненных к стене.

В середине комнаты на трехножном биллиарде, похрапывая, спал кельнер.

Базарная торговка с корзиной овощей сидела в углу, склонившись над стаканом вина.

Наконец, кельнер соблаговолил встать и спросить, что мне угодно. По наглому взгляду, которым он окинул меня с ног до головы, я понял, на какого оборванца я был похож.

Я бросил взгляд в зеркало и ужаснулся: чужое, бескровное лицо, морщинистое, сероватого цвета, с всклоченной бородой и длинными непричесанными волосами смотрело оттуда на меня.

Я спросил, не было ли здесь резчика силуэтов Яромира, и заказал себе черного кофе.

– Не знаю, почему его еще нет, – зевая, ответил кельнер.

Затем кельнер снова лег на биллиард и опять уснул.

Я взял со стены номер «Prager Tagblatt» и стал ждать.

Буквы ползли, точно муравьи, по страницам, и я не понимал ни слова из того, что читал.

Прошло несколько часов, и за окнами показалась подозрительная глубокая синева, обычное явление в часы рассвета в помещениях, освещенных газом.

Время от времени показывались городовые с зеленоватыми и блестящими перьями на шляпах и медленными тяжелыми шагами шли дальше.

Зашли три солдата, не спавшие, по-видимому, всю ночь.

Уличный метельщик забежал за рюмкой водки.

Наконец, наконец: Яромир.

Он так изменился, что я сперва не узнал его: глаза потухли, передние зубы выпали, волосы поредели, а за ушами появились глубокие впадины.

Я был так счастлив снова увидеть после такого долгого времени знакомое лицо, что вскочил, подошел к нему и схватил его за руку.

Он вел себя необычайно робко и постоянно озирался на дверь. Всеми возможными жестами я пытался дать ему понять, что я очень рад встрече с ним. Он, по-видимому, долго не верил мне.

Но какие я ни задавал ему вопросы, он на все отвечал одним и тем же беспомощным жестом непонимания.

Как же объясниться с ним?