Спустя несколько часов я, как пьяный, сходил в вечернем тумане по направлению к городу. Я шел по улицам наугад и незаметно для себя стал кружить на месте.

Потом я остановился над рекой, оперся о железную решетку и смотрел на бушующие волны.

Я все еще чувствовал руку Ангелины у себя на шее, смотрел на каменные контуры фонтана, у которого мы уже когда-то распрощались, много лет тому назад. Над фонтаном склонялись тогда поблекшие листья, и она гуляла со мною, как только что, прислонив голову к моему плечу, молча, по прохладному, туманному парку ее замка.

Я сел на скамейку, низко надвинул шляпу и стал мечтать.

Вода журчала у плотины, и ее шум поглощал последние замирающие звуки сонного города.

Времи от времени я плотнее закутывался в пальто и смотрел на реку. Она погружалась в тень, катилась черно-серым потоком в туманах наступающей ночи. Пена у плотины яркой белой полоской перебегала к противоположному берегу.

Меня ужасала мысль, что я должен вернуться в мою унылую квартиру.

Ликование одного короткого дня сделало меня навсегда чужим в моем собственном доме.

Несколько недель, может быть, только дней, и счастье пройдет… и ничего от него не останется, кроме горестно прекрасного воспоминания.

А тогда?

Тогда я останусь бесприютным и здесь, и там, и по эту, и по ту сторону реки.

Я встал, хотелось бросить сквозь решетку парка еще один взгляд на замок, за окном которого она спала, потом уже идти в мрачное гетто. Я пошел по тому направлению, откуда пришел, ощупью пробираясь в густом тумане вдоль домов, через спящие площади. Черные монументы вставали грозно, за ними одинокие сторожевые будки, очертания барочных фасадов. Тусклый свет фонаря вырастал в огромное фантастическое бледно-радужное кольцо из окружавшего тумана, переходил в желтоватый, пронзительный взгляд какого-то глаза и рассеивался в воздухе сзади меня.

Я нащупал под ногами широкие каменные плиты, посыпанные песком. Где я очутился? Какое-то ущелье, круто подымавшееся вверх?

Гладкая каменная стена сада справа и слева? Через нее перевешиваются голые ветви деревьев. Они спускались с неба: ствол был скрыт за пеленой тумана.

Несколько сухих тонких сучков с треском обломались – их задела моя шляпа – и упали вниз, в серо- тумавную бездну, скрывавшую мои ноги.

Потом светящаяся точка: одинокий огонек вдали… где-то… загадочно… между небом и землей…

Я, очевидно, заблудился. Это мог быть только «старый подъем к замку», возле садов Фюрстенберга…

Затем длинная полоса глинистой земли. Мощеная дорога.

Огромная тень выросла вредо мной, голова в черном суровом остроконечном колпаке: «Далиборка» – Башня Голода, где некогда томились люди, в то время, как внизу, в «Оленьем овраге», короли забавлялись охотой. Тесный переулок с амбразурами, извилистый проход, такой узкий, что едва пройдешь… и вот я уже перед рядом домиков, величиною не выше моего роста.

Стоило только поднять руку, и я доставал до крыши.

Я попал на улицу «Делателей золота», где в средние века алхимики выплавляли философский камень и отравляли лунный свет.

Дороги отсюда не было никакой, кроме той, по которой я пришел.

Но я уже не мог найти отверстия в стене, через которое я попал сюда… я наткнулся на ограду…

«Ничего не поделаешь: надо разбудить кого-нибудь и узнать дорогу, – сказал я себе. – Странно, что улица кончается домом, который больше других и, по-видимому, обитаем. Я не могу припомнить, чтоб я видел его раньше».

Очевидно, он выштукатурен снаружи, поэтому он так четко выделяется из тумана.

Я иду вдоль забора по узкой тропинке, прижимаюсь лицом к окну: темно. Я стучу в окно… Там появляется дряхлый старик с горящей свечой в руке, старческими, неуверенными шагами идет он от двери к середине комнаты, останавливается, медленно оборачивается к покрытым пылью ретортам и колбам алхимиков, задумчиво смотрит на гигантскую паутину в углу и направляет взляд прямо на меня.

Тень от его скул падает на глазные впадины и кажется, что они пусты, как у мумии.

Очевидно, он не замечает меня.