Беспалов приподнялся и чуть не упал. Как оказалось, у него дрожали ноги, а руки, то ли еще не отошедшие от наручников, то ли от ударов, едва слушались его. Чтобы не упасть, он качнулся всем телом и почувствовал, как сзади к нему кто-то метнулся.

– Оставьте нас, – голос Чабанова снова обрел силу. – Садись, Костя, к столу, поговорим.

Беспалов подтащил свое тело к креслу и, скривившись от боли, с трудом уселся в него. Чабанов подал ему бокал и, молча принялся цедить свой коньяк. Пленник выпил обжигающую жидкость одним махом. Ее жар почти сразу вытеснил боль из ребер и плеч. Глаза Беспалова заволокло теплотой, он поднял голову и встретился взглядом с жестким взором Леонида Федоровича:

– Мне показалось, что ты, – похоже, что Чабанов твердо решил перейти на «ты» в разговоре со своим бывшим помощником и тот не мог понять что это значило – прощание или прощение, ведь многие годы, при всем уважении друг к другу, они были только на «вы», – хочешь мне что-то сказать.

Беспалов действительно хотел рассказать Чабанову о своих мыслях в камере, о том, что признал свою неправоту и чисто мальчишеское, необдуманное желание укрыться от жизни в каком-то мифическом медвежьем углу. Но можно ли было об этом говорить сейчас, не станут ли эти слова жалкой мольбой о прощении, выпрашиванием жизни? Константин Васильевич всегда считал себя человеком достаточно сильным и честным. Он не изменил этого мнения о себе даже тогда, когда принялся за преступные дела, считая их обычной местью презираемой им власти. Вот и сейчас, он тряхнул головой и посмотрел в глаза Чабанову:

– Прежде чем мы расстанемся, я хочу сказать вам, что вы были правы, говоря об окружающем мире и удерживая нас от ухода из организации, – его голос был тверд и Леонид Федоорович слышал в нем только искреннее раскаяние ошибавшегося человека.

Беспалов замолчал и перевел взгляд за окно. Там было видно как по голубому небу неслись клубы облаков. На его лице появилось отрешенное выражения, и Чабанов вдруг ощутил душную ярость, охватившую его.

– Ты, – он едва справился с желанием закричать и ударить сидящего перед ним человека, – ты знаешь что ты натворил?! Это ты убил их, ты заразил их своей сумасшедней идеей, ты…

Чабанов встал и почти вплотную подошел к Беспалову. Он склонился над ним и вперился горящим взглядом в спокойно отрешенные глаза человека, уже подписавшего себе смертный приговор.

– Ты убил не только Шляфмана и Коробкова, но и мою Аннушку, – голос Леонида Федороича опустился до шипящего шепота. Его широкие плечи тряслись и тяжелое дыхание едва прорывалось сквозь дрожащие губы.

« Вот так, в порыве ярости, он и убил свою жену «, – шевельнулась в глубине Беспаловского мозга догадка, но ни она, ни прожигающие глаза Чабанова не вызвали в нем ни единого всплеска эмоций. Он был спокоен, как может быть спокоен человек, понявший, что прошел свой жизненный путь до конца. Беспалов увидел в громадной руке Леонида Федоровича крошечный сверкающий никелем пистолетик, но даже не отреагировал на него. В его душе уже не были ни страха, ни желания жить. Словно со стороны он услышал негромкий хлопок и почувствовал сильный толчок в грудь. Потолок опрокинулся. «Алена», – то ли подумал, то ли выдохнул Беспалов, увидевший в последнее мгновение глаза своей семилетней дочурки…

* * *

Сначала появилась боль. Она была такой сильной, что он закричал, а может быть, ему только казалось, что он надрывает голосовые связки. Потом пришел дикий холод и к боли добавился страх. Было страшно еще и от того, что Беспалов ничего не видел. Перед его глазами текло какое-то зеленое марево. Он попытался повернуть голову и только тут понял, что жив. Это чувство наполнило жаром его глаза и он услышал как воздух со свистом проходит сквозь губы. Он слышал, но, по-прежнему, ничего не видел и вместо тела чувствовал только боль и ледяной холод. Тогда раненый попробовал пошевелить глазами. Что-то прошелестело над ним и совсем рядом появился тонкий лучик света. Теперь жар стек с глаз куда-то внутрь и превратился в стук крохотных молоточков. Жив! Беспалов попытался сосредоточиться на правой руке. Ведь он же не мог чувствовать себя живым и не иметь тела. Снова что-то зашелестело и яркий солнечный свет брызнул в глаза. Константин Васильевич увидел ствол березы и качающиеся от ветра тонкие ветви. Потом зрение сфокусировалось и перед ним появилась его рука. Она была голой и облепленной прелыми листьями. Он уронил ее и в этот раз понял, что лежит под деревом засыпанный прошлогодней листвой. Осторожно перебирая пальцами, он ощупал грудь и понял, что полностью обнажен. «Они вывезли мой труп в лес, раздели и оставили в укромном месте, присыпав листьями», – страх прошел и он думал о себе, как о ком-то постороннем. Ему показалось, что он слышит шум проносящихся неподалеку машин. Беспалов попытался дотянуться рукой до ствола дерева и потерял сознание.

Душанбе плавился от июльского зноя. Даже сидя в «мерседесе», оборудованном кондиционером, полковник Никитин чувствовал, как по его спине бегут ручейки горячего пота. Он любил этот городом, город, в котором много лет назад поцеловал свою первую девушку, где выбрал свой жизненный путь. Куда бы не заносила его судьба разведчика, он, если можно было, то вслух , если нельзя – то в глубине души, всегда повторял: «А вот у нас в Душанбе…»

Сейчас, проезжая мимо городского базара, он вдруг вспомнил, как много лет назад таким же июльским днем пришел сюда со своей молодой женой за покупками. Он принялся выбирать дыни, а жена встала в длинную очередь за газированной водой. Вдруг сзади кто-то вскрикнул. Он оглянулся и увидел, что его жена, закинув голову, медленно падает. К ней кинулся здоровенный мужчина-таджик и успел подхватить ее у самой земли. Никитин забыл о дыне и бросился к жене. От киоска с газводой к ним уже бежала продавщица со стаканом холодной воды. Двое незнакомых мужчин помогли ему донести жену до ворот какого-то склада, в котором было относительно прохладно. Из его глубины выскочила женщина со стулом в руках. Откуда-то появился лед, завернутый в носовой платок.

– Она же русская, – проговорил кто-то из окружавших их людей, – разве ей можно ходить с открытой головой под нашим солнцем?!

– Эй, – отмахнулась от этих слов продавщица газводы, забывшая о своей работе и огромной очереди, часть которой тоже стояла здесь и помогала приводить в чувство жену Никитина, – духтар баче дор.

«Девочка беременна, – перевел про себя с таджикского Никитин и удивился, – какая девочка, но если она говорит о его жене, то почему он не знает об этом? «

Продавшица прикладывала лед к прозрачным вискам его Веры и что-то шептала уже по-русски. Не сразу, но он понял, что она ругает его.

– Разве можно таскать ее по базару? – бормотала женщина. – Все мужчины дураки. Только дурак не заметит, что она носит под сердцем ребенка…