сиденье и скрестил в лодыжках свои длинные ноги. Он снова воспрянул духом.

— Видит Бог, я должен ее найти, — продолжал он размышлять вслух, хихикая и подсовывая платок под свой прекрасный аристократический нос. — Я уверен, Арман боготворит кроху!

Портленд-плейс отличалась от других улиц наиболее выгодным расположением и своими обитателями. Здесь жили самые интересные и влиятельные представители лондонского общества. Так, в доме номер десять обосновался адмирал лорд Рэдсток. Дом номер шестьдесят три занимал сэр Ральф Милбэнк, отец той девушки, что вышла замуж за Джорджа Гордона, лорда Байрона, и впоследствии была им покинута. И конечно же, здесь поселился вместе со своей овдовевшей матерью Саймон Роксбери, виконт Броктон. Возведенный им элегантный особняк, где он проводил основную часть сезона, значился под номером сорок девять.

Вместе с тем Портленд-плейс имела и некоторые недостатки, обусловленные градостроительными наклонностями принца-регента, а также чудовищными по своей сумбурности проектами его личного архитектора. Лет шесть назад неподалеку от северного квартала Джон Нэш взялся разбить Парк-кресент. Уже даже распахали землю, но затем работы прекратились из-за неожиданного банкротства подрядчика.

И с тех пор на том месте на фоне очаровательных просторов высились оставленные строителями горы булыжников и грунта. Теперь на заброшенную территорию снова обратили внимание, придумав для нее новое претенциозное название — Риджентс-парк. Говорили, что если Принни добьется воплощения своего проекта в жизнь, район и прилегающие угодья вскоре посрамят Гайд-парк.

Скоро. Теперь уже скоро. Это «теперь уже скоро» растягивалось на месяцы, если не на годы. Так что с севера картина была довольно неприглядная, хотя сама Портленд-плейс — благодаря скоплению огромных резиденций — имела весьма внушительный вид. Однако даже среди респектабельных особняков дом Броктона выделялся своей изысканностью.

Обитатели Портленд-плейс представляли собой особый изолированный мир. Здешних сибаритов едва ли можно было встретить дальше нескольких кварталов от такого известного места, как Мейфэр. Для прогулок они выезжали в Гайд-парк или на Бонд-стрит. Посещали только равных себе, в таких же престижных кварталах и роскошных резиденциях. Для примера достаточно сказать, что, находясь от Вестминстерского моста на расстоянии, позволяющем видеть в деталях его конструкцию, лорд Броктон крайне редко переезжал на другую сторону Темзы.

Когда он был вынужден делать это, ему приходилось направлять свою прекрасную упряжку вдоль Вестминстер-Бридж-роуд на восток, к Хорсмангер-лейн, где располагалась одноименная тюрьма. Прекрасное место, если кто-то имел в виду взглянуть на казнь через повешение. Или на жилища, которые лорд Броктон считал непригодными даже для конюшен!

Именно там, всего в нескольких милях и одновременно на расстоянии вселенной от сверкающего дворца, именуемого Саймоном Роксбери своим домом, находилась в данный момент мисс Каледония Джонстон. Она мерила шагами дощатый голый пол того, что владелец убогой развалюхи в насмешку называл гостиной. Пока мисс Джонстон расхаживала по комнате, ругая себя на все лады за недомыслие, ее друг и товарищ по заговору, Лестер Плам, наблюдал за ней и уплетал горячую булку с изюмом, купленную на уличном лотке.

— Ты сделала все, что могла. Большего просто нельзя требовать от человека. Да никто с тебя и не спрашивает. — Препровождая в рот последние кусочки сладкой глазури, Лестер обсосал один палец за другим. — Ну ладно, Калли, хватит. Сейчас мы потопаем домой, вот что. Мой папа сказал, что для деликатного человека провести неделю в городе, где Соломон говорит «гуд морроу», более чем достаточно, чтобы заслужить вечное проклятие.

— Я полагаю, не Соломон и «гуд морроу», а Содом и Гоморра, — автоматически поправила друга Калли, зная его привычку использовать и перевирать выражения, не понимая их смысла.

— Пусть будет так. Еще папа предупреждал, что этого достаточно, чтобы испортить любого, не говоря уже о таком неопытном молодом человеке, как я. И потом, вдруг он узнает, что я поехал не к школьному товарищу, а потащился за тобой в этот курятник? Представляю, что он сделает со мной за то, что я поддался твоим уговорам. Истинная правда, я заплачу за это сполна. Сам дьявол не позавидует.

— По-твоему, нужно все бросить? Это ты хочешь сказать? Черта с два, Лестер Плам! Я не остановлюсь, даже если ты убежишь, поджав хвост. И эта грязная каморка для меня не имеет никакого значения. Слышишь, ты, замечательный олух! Эта лачуга и Лондон — не одно и то же. Город огромен и прекрасен. Разумеется, мне будет его не хватать, когда мы уедем. Жаль, что у нас нет времени ходить в театры и смотреть пьесы! Неплохо также заглянуть в один из тех боксерских клубов, о которых рассказывал Джастин, или даже присмотреть лошадей в Тате[4]…

— Но не сейчас, — рассудительно заметил Лестер и принялся за вторую булочку, видя, что его лучшая подруга не проявляет к еде никакого интереса. Излишество в еде — тот грех, за который святой Петр никогда не проклянет Лестера Плама! — Мы должны немедленно вернуться домой, Калли. К тому же у нас нет денег. Твой план с самого начала был полным безумием, ты сама знаешь. Проделать весь этот путь до Лондона только ради того, чтобы прострелить человеку ногу…

— Колено, Лестер! — с жаром уточнила Калли. — Колено. И оставить его калекой, чтобы он мучился до конца жизни. У него будут адские боли каждый раз, когда усилится влажность. Ему придется напрягаться при ходьбе. Я хочу, чтобы Ноэль Кинси страдал. Страдал, Лестер! И в дождливые дни, когда станет холодно и сыро, я буду вспоминать о нем и радоваться его несчастью!

— Ты бессердечное создание, Каледония Джонстон, — сказал Лестер, глядя на нее с нескрываемым обожанием. — Беспощадная до мозга костей, как мне кажется. Я не могу тебе передать, как меня восхищают эти качества в женщине. Выходи за меня замуж. Выйдешь, Калли?

Она запрокинула голову и рассмеялась. Сколько она себя помнила, Лестер вечно ее смешил. Старше на целых три года, он тем не менее всегда занимал подчиненное положение. С малых лет верховодила Калли. Водить Лестера за нос было для нее таким же обыденным занятием, как кувыркаться на травянистом склоне холма. Она очень любила своего друга, одновременно компаньона и надежного помощника, а в данном случае — и добровольную жертву. По сути, она питала к нему такие же чувства, как к своему брату Джастину.

Светлый, как летнее утро, голубоглазый, как весеннее небо, Лестер был выше ее на добрых полфута и в силу своего пристрастия к еде весил в полтора раза больше. Он почитал не только хорошую пищу, но даже такую немудреную, как те две булки, которые он только что съел с огромным удовольствием, словно их окропили прекраснейшей амброзией. Природа наделила его добрым сердцем и покладистостью. Калли он всегда напоминал щенка и был чем-то вроде мягкого уютного одеяла, исправно служившего ей с тех пор, как малютке исполнилось пять лет.

Но почему тогда ей так хотелось дать этому хорошему человеку в ухо?

— Послушай меня, Лестер, — осторожно начала она, приготовившись уговаривать его, словно ребенка. — Мы с тобой преодолели столько трудностей! Удачно солгали твоему отцу, моему отцу. Ничтожно жалкая вещь в том и другом случае — но необходимая. Мы месяцами копили деньги, чтобы заплатить за эту лачугу. Три дня и две ночи ехали сюда под видом обычных пассажиров, мы узнали, где живет Ноэль Кинси. Наконец выследили его. Все шло точно по плану…

— До того момента, пока ты не влезла совсем в другую карету, — весело заметил Лестер и снова облизал пальцы, а затем вытер их о свой большой воротник. Лестер никогда не давал пище пропасть, но всегда оставлял ее следы на одежде, как свидетельство того, что он ел.

Калли простерла руки, неохотно кивая:

— Все верно, все верно. Мы допустили небольшой просчет.

— Мы? О, я так не считаю, Калли. Я к этому небольшому просчету не причастен. Никоим образом.

На это Калли любезно улыбнулась, отвесив своему товарищу по заговору изысканный поклон.

— О-ля-ля! Вы совершенно правы, мистер Плам! Я пыталась переложить вину на ваши широкие плечи. Как это похоже на меня — жалкую, худшую из женщин! Простите меня, сэр, прошу вас.