достаточно умен, чтобы держать рот закрытым и просто разглядывать, так, что никто не знает, прикидывается он знатоком или нет. И конечно, он это ловко придумал: все работают напряженней и никто часто не прерывается, потому что он может появиться в любой момент, а такое весьма значимо, если ты хочешь произвести на него впечатление, понравиться, сделать так, чтобы он тебя заметил. И знаешь, мне кажется, он действует страхом — именно так люди и становятся диктаторами.

— Да он и есть диктатор, — сказала Клер, немного удивленная, что ей потребовалось столько времени, чтобы это понять. — Это его империя, и он правит ей как ему заблагорассудится, и никто не осмеливается ему перечить.

— Разве? Но ведь есть совет директоров?

— Совет есть, но состоит он из двух инвесторов, которые купили вместе с ним лабораторию, и, я думаю, позволили ему управлять здесь по своему разумению. Полагаю, если он начнет терять деньги, то они вмешаются, но до тех пор ничего ему не скажут. Он поменял название: вместо «Норуолк Лэбс» стало «Эйгер Лэбс», он нанял консультантов, чтобы модернизировать производство, набрал собственный штат и новые группы химиков, не спрашивая у своего совета директоров. Все здесь на самом деле его.

— Ну да, раз это частная компания.

— Конечно, если он решит сделать ее общественной, что-то изменится. А он поговаривает о таком. Но… — Клер усмехнулась. — Он так невероятно в себе уверен…

— А высокомерен к остальным.

— Да, я тоже бы назвала это так. Он никогда не говорит о возможности провала. Он даже не оглядывается по сторонам: не боится, что другие его обгонят; его не волнуют люди, которым не нравится, что он делает, даже если он им вредит. Он просто считает, что все будет так, как он планирует. Он образцовый американский бизнесмен. Пока он удачлив, никто его ни о чем не спрашивает. Говорю тебе: это его империя.

— И все мы исполняем его приказы.

Клер оглядела лабораторию, спины согнувшихся над столами химиков и техников, сверкающее оборудование, порошки, жидкости и кремы, за которые журнал «Форун» назвал «Эйгер Лэбс» самой быстро растущей и самой модернизированной косметической компанией в Америке. Эмма и я исполняем его приказы, подумала она. Джина каждый день уходит домой, в совершенно иную жизнь, но Эмма с Бриксом, по крайней мере, так часто, как он позволяет, а я с Квентином по крайней мере три или четыре дня в неделю. Пытаясь доставить ему приятное.

Они прошли по коридору к выходу.

— Не знаю, — сказала она тихо. — Не то, чтобы все мы имели перед ним какие-то особые обязательства. Все может поменяться буквально завтра.

— Конечно, — сказала Джина.

Квентин зашел в проходную, такой высокий, что, казалось, он касается макушкой потолка, а его широкие плечи заполняют все пространство. Он кивнул Джине.

— Готова? — спросил он у Клер.

— Да. — Клер тронула золотую цепочку от маленькой голубой сумочки на своем плече и чмокнула Джину в щеку. — Спасибо за путешествие. Завтра поговорим, ладно?

— Я слышал хорошие отзывы о твоей подруге, — сказал Квентин, когда они подошли к его машине. — Она много спрашивает, быстро учится и вносит интересные предложения. Она может здесь работать долго, если захочет.

— Я рада. — Клер снова почувствовала волну благодарности к Квентину, и облегчение оттого, что он доволен Джиной и ею, за то, что пристроила Джину сюда.

Этим вечером они пошли на мюзикл, сбор с которого шел на нужды госпиталя, в чьем совете директоров состоял Квентин, а потом отправились к нему, домой, где Клер была хозяйкой ужина. Теперь она без труда ориентировалась в его доме: она знала планировку и весь распорядок, установленный Квентином, спокойно обращалась к дворецкому, экономке и садовникам. Сначала, когда он попросил ее заняться устройством этого ужина, она нервничала и, запинаясь давала указания его работникам, но потом заметила, что они как должное воспринимают ее приказы; очевидно, Квентин заранее подготовил их. И поэтому она спокойно, хотя и впервые в жизни, наняла барменов и отобрала все блюда, фарфор, серебро, е"толы, стулья и скатерти, которые следовало принести, она руководила покупкой вина и набирала оркестр, указывала, куда ставить свечи и цветы на столе, и уже сама наполнила вазочки и кувшины по всему дому веточками с осенними листьями и ягодами, и она наняла двух мужчин отгонять машины гостей Квентина.

Наших гостей, поправила она себя, но однако, несмотря на все осуществленные лично ею приготовления, она не чувствовала, что этот прием — ее, или что он происходит в ее доме. Все гости ее знали: они много раз принимали ее, водили по магазинам, она и Квентин ездили к ним на выходные, вместе, группами по четверо, шестеро или восемь они устраивали игры в поло, скачки, плавали под парусом всю ночь. И они здоровались с ней, заходя в гостиную, как с хозяйкой дома. Вели себя, как и Квентин. Или ради него. Но с чем большей небрежностью они это выказывали, тем меньше она чувствовала себя таковой.

Она провела весь этот вечер в легком смятении, так точно и не поняв, какую именно роль играет, но безупречно справилась с приемом сорока гостей. И когда они разошлись, хваля ее, стоявшую рядом с Квентином при прощании, она ощутила, как он погладил ее руку и поняла, что он ею доволен, и она прошла еще одно его испытание.

— Оставайся со мной сегодня, — сказал он, когда они оказались вдвоем. Он обнял Клер и гладил рукой ее затылок. — Я не люблю, когда ты уходишь и едешь домой одна.

— Так что именно ты не любишь? Когда я ухожу и меня нет с тобой утром или ты беспокоишься о моей безопасности?

— И то и другое.

Он поцеловал ее, спуская короткий серебристый жакет с плеч. И в следующее мгновение Клер трепетала от желания в его объятиях. Он всегда умел разжечь ее страсть просто сжав руками и держа так, что ей начинало казаться, будто она привязана к нему, этакое беззащитное существо, которым он может овладеть, а может и оттолкнуть по желанию. Он знал это, он чувствовал ее страсть, и Клер видела, как он улыбался, ведя ее в спальню.

— Но я не могу остаться, — сказала она, с трудом извлекая слова из тумана желания. — Я хочу быть дома, когда Эмма проснется.

Он покачал головой:

— Не сегодня. — Он начал расстегивать ее платье. — Сегодня ты должна быть здесь. Никто другой не имеет сегодня на тебя права.

— Квентин, — она желала его так сильно, что уже почти чувствовала его мощное тело в себе, как он вдавливает ее в кровать своей тяжестью. Ей так не доставало этой властной, ласкающей тяжести, когда она спала одна. И все же она вырвалась из его объятий и увидела в его глазах холодную искорку злости, потому что он понял, что она собирается ему отказать.

— Я должна быть дома утром, я не хочу, чтобы Эмма проснулась и не нашла меня.

— Что ты играешь? Ты думаешь, она не знает, чтр ты спишь со мной, как и она — с Бриксом?

Клер сжалась:

— Я думаю, она это понимает, но я ей ничего не говорила. Но все равно, что бы она ни знала, у нас есть дом и я должна вести себя так, как живущая в нем, а не гулять по ночам, как безответственный человек.

— Боже правый. — Он прислонился к косяку двери. — Ты ответственная перед собой и передо мной. Эмма взрослая женщина, у тебя и меня свои дела, и они никого другого не касаются. — Он улыбнулся, но лицо было напряженно, и улыбка не получилась. — Все так должно быть, Клер — я терпелив с тобой, но я не привык что-то переделывать в своей жизни каждый раз, когда у кого-либо появляются новые идеи о том, как следует поступать.

Я не «кто-либо», я женщина, с которой ты спишь.

— Почему это так важно? — спросила она. — Какая разница — проведем мы завтрашнее утро вместе или нет?

— Я так хочу.

Клер подождала, но он ничего не добавил. Она взглянула на негр, чувствуя себя в ловушке. Он погладил