Прежде чем возвратиться к автобусу, мы отдыхали, сидя на ящиках и привалившись спинами к стене барака.
— Слушай, — вдруг пришла мне в олову мысль, — а может быть, для дела будет лучше, если ты займешься общественно-политической деятельностью? Ведь если серьезно заняться, можно многого добиться!
— Нельзя! — резко отозвался Ком.
— Почему же нельзя?.. Я очень даже хорошо себе это представляю! В этом нет ничего сверхъестественного. Постепенно подниматься все выше и выше, и — вполне можно дорасти до генерального секретаря… К тому же у тебя еще в институте, я помню, была склонность к общественной работе. Может быть, не уйди ты тогда в армию, сейчас бы уже весьма преуспел по этой линии… — Ком хотел что-то возразить, но я увлеченно продолжал: — А что?.. Помнишь такого бойца Константина? Вы с ним, кажется, в штабе ССО начинали… Так он потом в комитет комсомола института выдвинулся, а теперь, я слышал, где-то в аппарате горкома…
— Да, я тоже слышал… — пробормотал Ком.
— А что, — воскликнул я, — может быть, так и надо!
— Он уже тогда был очевидным ВРАГОМ, — сказал Ком.
— О, он такую бурную деятельность развернул! Его, между прочим, даже какой-то медалью или орденом за трудовую доблесть наградили… Вообще, проявил себя… Кстати, он стал потом главным действующим лицом в разгроме студенческого театра. Это он постарался, чтобы Пекаря (помнишь?) исключили из комсомола, не дали даже защитить диплом… Он же, Константин, активно участвовал в той старой истории, когда судили горе-марксистов, незадачливых организаторов кружка…
Я взглянул на насупившегося Кома.
— Вот видишь, — добавил я, — ты его еще тогда раскусил, и если бы не самоустранился из общественной жизни…
— Я и не думал самоустраняться… — начал оправдываться Ком.
Но я почувствовал, что мне удалось зацепить его за больное. Я задел его самолюбие.
— Неважно, — продолжал я дожимать в том же направлении. — Но если бы ты остался в институте, то смог бы реально притормозить эту сволочь и сам выбиться в лидеры. Ты ведь пользовался авторитетом. Ты еще тогда был очень сознательным. Не то, что мы — разгильдяи, дети по сравнению с тобой… Иначе говоря, ты бы защитил ребят и не допустил, чтобы им испортили биографии…
— Кр-р-р-р… кр-р-р-р…
— Ты не согласен?
— Кр-р-р-р…
— Что?!
Несколько секунд Ком как-то остекленело, как бы с подозрением ел меня взглядом, а потом с ним начало твориться СТРАННОЕ. Лицо потемнело, по щеке пробежала судорога, угол рта неестественно загнулся вниз, по подбородку потекла жидкая слюна. И весь он как-то съежился, напрягся, стал издавать звуки, как если бы пытался подавить неукротимую отрыжку… Это было похоже на припадок.
В замешательстве я схватил его за плечи и стал трясти… К счастью, не прошло и минуты, как он уже пришел в норму. Постепенно его взгляд прояснился. Он с недоумением смотрел на меня.
— Что с тобой?
— Со мной?! — вскричал я. — Со мной?!
— Да.
— Со мной как раз все в порядке, а вот тебя, похоже, только что здорово закоротило!.. Да ты хоть помнишь, что с тобой было минуту назад?
— Что было? Что было? Ничего не было… Я немного… задумался… Так о чем мы с тобой говорили? — Он достал носовой платок, вытер мокрый подбородок.
— О чем говорили?.. — не понял я.
Впрочем, что-то подсказывало мне: не стоит возвращаться к прерванному разговору, который, очевидно, и подействовал на Кома таким злокачественным образом, а теперь, судя по всему, стерся из его памяти.
— Ах да, — отрывисто сказал Ком, — я собирался узнать, как у тебя дела в семье.
— Ты имеешь в виду мои отношения с Лорой?
— Именно… Ты должен был восстановить с ней прежние, добрые отношения, — напомнил он.
— Я начал восстанавливать… И что удивительно, теперь, кажется, она не торопится со мной расставаться…
— Я говорил тебе.
— Так-то оно так, но я все-таки не уверен, что она действительно хочет остаться со мной. Я не могу ее понять. У нее вывихнутые мозги. Она все время противоречит сама себе.
— Нужно, чтобы у вас был ребенок! — ни с того ни с сего заявил Ком. — Тогда все устроится.
— Ну это не такой простой вопрос, — заметил я.
— Нет! Это очень простой вопрос! Ты должен постараться, чтобы у вас был ребенок!
— Ей по крайней мере надо закончить институт… — пробормотал я.
(Явные нелепость нашего разговора и серьезность, с которой Ком заботился о моей нравственности, убеждая меня сделать Лоре ребенка, уже не веселили, а, напротив, возбуждали какое-то неприятное беспокойство; я начинал чувствовать себя как-то неуютно — так, как будто Ком исподволь парализовывал мою волю… К тому же я еще не успел опомниться после его ужасного припадка…)
— …Закончить институт…
— Это не влияет! — прервал меня Ком. — Ты должен постараться!
— Я стараюсь! Стараюсь! — заверил его я. — Не далее как вчера старался…
— Вот это очень хорошо, — одобрил он. — Но нужно еще стараться. Это будет нравственно.
— Понял, понял, — попытался усмехнуться я, но он снова прервал меня.
— А ты отказался от своих намерений насчет Жанки?
— Пощади, ты прямо-таки по живому режешь! — завздыхал я. — Да, были такие намерения. Признаю. Ты, как всегда, прав. Но я и сам не хочу никакой грязи. Я, предположим, уже взял себя в руки. Но вот в чем дело: просто по-человечески жалко, если девчонку испортят! А я мог бы стать для нее старшим другом, помощником. Ты не представляешь, как много у нее сейчас трудностей в жизни. Она тянется к чему-то достойному, но слишком быстро взрослеет и легко может наделать ужасных ошибок! А я бы помог ей научиться разбираться в людях, предостерег бы от срывов. Разве в Сокольниках способны ее понять? Ей помочь? Разве не будет грустно, если она по неопытности или от отчаяния согласится лечь под какою- нибудь Валерия?..
Ком терпеливо выслушал мои восклицания, а потом спросил:
— А тебе не будет грустно, если она, как ты выражаешься, ляжет под тебя? Ведь твое беспокойство имеет одну определенную цель. Ты ее погубишь, развратишь.
— Да ты такой же «знаток» человеческой души, как моя Лора! — возмутился я.
— Ты должен оставить свои иллюзии.
— И что тогда?
— Тогда… Тогда в один прекрасный день не окажешься подлецом! Тогда не превратишься во врага, заслуживающего самого решительного уничтожения!
— Не слишком круто?
— А ты как думал?.. В нашем деле ты не имеешь права запятнать себя даже неумышленной подлостью.
— А если — любовь? — полушутя, полусерьезно выложил я последний «козырь».
— Берегись! — сурово сказал Ком. — Ты и глазом не успеешь моргнуть, как тебя засосет обыкновенное мещанское болото. Ты морально деградируешь — вот и все. И в любой момент сможешь предать дело. Следовательно, тебя нельзя будет оставлять…
— Ладно, не беспокойся! — засмеялся я. — Я буду вести себя предельно нравственно. Тебе не придется за меня краснеть. Я не поддамся мелкобуржуазной стихии.
