воронку. Но дружно ударившие пулеметы и автоматы положили их на землю. Из темноты понеслись громкие ругательства.
— Доннер веттер, русски Иван! — кричали немцы, коверкая русские слова, добавляя добрую порцию отборной русской матерщины.
Наступавшая ватага была пьяна.
— Не понравился наш прием, — не отрываясь от наблюдения, проговорил капитан.
— Да-а, а ведь был на редкость хорош, — прокомментировал кто-то из темноты.
Сделав еще одну, столь же неудачную попытку атаковать, немцы затихли до утра.
Только к девяти часам утра наконец удалось услышать по рации полк, а затем и дивизию, но из-за слабости питания командир успел передать лишь обстановку и принять благодарность дивизии, приказ: «Держаться!» — и обещание скорой помощи. Когда конкретно и в какой форме придет помощь, выяснить не удалось, питание погасло.
Минувшей ночью умерли еще двое — тяжелораненые, с перебитыми позвоночниками. Утром скончались раненный в голову и двое с перебитыми ногами. К вечеру умер комиссар группы политрук Гонтаренко. От заражения крови у него начался воспалительный процесс; к вечеру его распухший живот вздулся до невероятных размеров, он часто просил воды и страшно мучился; пытались прикладывать к животу смоченные холодной водой полотенца, но это приносило мало облегчения. Часам к девяти он вдруг успокоился, боли прекратились, и неожиданно для всех он поднялся и сел. С величайшим удивлением и радостью смотрели на него окружающие, он слегка улыбнулся, как бы извиняясь за свою неловкость, и тихо попросил пить. Солдат, постоянно присматривавший за ним, быстро спустился к колодцу, чтобы зачерпнуть свежей воды. Посидев несколько секунд, комиссар спокойно лег и закрыл глаза. Умер, как уснул. Это была мужественная смерть еще молодого комиссара, более четырех суток он боролся со смертью, скрывая от окружающих мучительные боли и страдания. Измотав его последние силы, смерть пришла к нему внезапно. Выкопали отдельную могилу неподалеку от воронки и ночью похоронили комиссара.
Вернувшись с похорон, командир обратился к солдатам:
— Товарищи! Почтим память нашего мужественного комиссара трехкратным залпом в сторону врага из всех видов оружия! — И, вынув пистолет, скомандовал: — За смерть нашего отважного комиссара! В сторону врагов! Огонь! Огонь! Огонь!
Услышав этот салют, немцы приняли его за наступление гарнизона и открыли беспорядочный огонь, заговорила даже артиллерия, вокруг воронок засверкали сполохи разрывов. Эта беспорядочная стрельба продолжалась около полчаса, затем стала пореже и наконец совсем затихла.
Вкопавшись глубоко в землю, солдаты теперь сидели в своих лисьих норах спокойно.
Шли дни, а обещанной помощи все не было. Давно закончились боеприпасы, и свое, отечественное, оружие гарнизон сложил в штабеля. По ночам, в промежутках боев, солдаты собирали на поле боя немецкие винтовки и автоматы, патроны, гранаты, этим оружием в основном и защищались. Но проклятое немецкое оружие капризно, без смазки оно отказывалось действовать, а ружейного масла не было. Но и тут выручила солдатская находчивость и русская смекалка.
Собирая на поле боя оружие, солдаты, естественно, искали одновременно и что-нибудь съестное. Да разве у немцев поживишься? Изредка попадались маленькие баночки из-под мясных консервов да круглые, из пластмассы, завинчивающиеся баночки со сливочным маслом или пустые. Тщательно собирая жир и масло на тряпочки, солдаты спешили прежде всего смазать им не свои, уже несколько дней пустые желудки, а оружие. После чего оно отлично работало.
Рано утром, еще до восхода солнца, пролился обильный дождь. За какие-то час-полтора он заполнил воронку чуть не до половины. Колодец залило. Дождевая вода стояла в воронке, как в котле.
Пошли седьмые сутки окружения и пятые, как последний раз что-то ели. Первые три-четыре дня голод страшно мучил людей, но потом в желудках будто пересохло, только изредка тянуло пить. Силы людей заметно таяли. Прекратились ночные вылазки, все больше отлеживались в своих норах.
Немцы почему-то перестали тревожить гарнизон и, кажется, решили не обращать на него внимания. Кончились немецкие боеприпасы, их оружие солдаты выбросили вон и вновь разобрали свое, так как берегли небольшое количество патронов отечественного производства на всякий случай и без надобности ими не стреляли.
Только на восьмые сутки неожиданно ударили наша артиллерия и «катюши» по немецким окопам. Все вскочили, поняв, что пришла долгожданная помощь, и открыли огонь по немцам с тыла. А затем, выскочив из воронок, побежали к немецким окопам, через которые с криками «Ура-а!» спешили навстречу свои. Артиллерия перенесла огонь на фланги немцев и на химкомбинат. Встречные солдаты кричали:
— Скорее бегите к лесу, там вас ждут машины и повозки!
Но легко сказать — бегите. Люди все чаще падали и уже не в силах были подняться.
Не успел отряд добежать до опушки леса, как по ней ударила немецкая артиллерия. А потом снаряды стали рваться и среди лежавшего отряда. Заметив неподалеку щель, командир отряда хотел прыгнуть в нее, но только поднялся, как оглушительный взрыв разнес его на куски.
Из тридцати четырех человек, выбравшихся из окружения, в медсанбат попало только двадцать два. Остальным это не удалось.
Из оказавшихся в медсанбате никто не помнил, как они в него попали. Лишь некоторые помнили, как добежали до леса и там попали под артиллерийский обстрел. Что произошло дальше — никто не мог вспомнить. Подобрали их санитары. Не то спящими, не то полумертвыми. Доставили в медсанбат, где потом их откармливали целых две недели пока полностью к ним вернулись силы.
Уже больше месяца я исполнял обязанности выбывшего по ранению комиссара полка. Боевых действий за это время на нашем участке фронта не происходило, и полк отдыхал.
Немцы в Киришах теперь не представляли для нас прежней опасности, так как, собственно, из Киришей они уже были выбиты и прижаты к железнодорожному мосту, держались они лишь на небольшом плацдарме вокруг химкомбината, не имевшем уже никакой ценности. Активных действий они не совершали, только отбивались, когда на них наседали. Но мы их не беспокоили, чему гитлеровцы были только рады и старались отблагодарить нас тем же.
Следует отметить, что, исключая майскую 1942 года попытку выбить нас с плацдарма на левом берегу Волхова, немцы не предпринимали больше нигде на участке нашей армии попыток к наступлению. Они старались лишь удержаться на тех рубежах, которые занимали. Но и это им плохо удавалось. Повсюду и почти непрерывно мы теснили противника. На юго-востоке нашей страны немцы так же были повсюду остановлены, хотя там все еще шли жаркие бои.
Командиром полка у нас был подполковник Дружинин. Это был уже пожилой штабной офицер. Его я не знал вовсе. Как и я, он был назначен недавно, всего за неделю до моего назначения. В военном деле, в особенности в штабных делах, подполковник разбирался неплохо, но имел слабость к спиртному и к женщинам, причем у него слабость эта была какой-то уродливой: распущенной, вульгарной и пошлой. Мне это страшно не нравилось, и подполковник это хорошо видел и понимал. На словах он, как правило, соглашался с моими замечаниями и даже сам осуждал свои поступки, но, к сожалению, таковы приемы всех
