Карл XII никогда не задумывался о престолонаследии и с небрежностью говорил, что всегда сыщется голова, которой придется впору шведская корона. Он все время искал опасности, словно нарочно подставлял свою голову под неприятельские пули. Прежде такая храбрость воодушевляла его солдат, а в последнее время, предчувствуя его обреченность, они говорили: «Он ищет смерти, потому что видит дурной конец своим войнам». Дурной конец при осаде Фридрихсгаля и наступил.

Да, шведский король Карл XII не назначил наследника. А кто унаследует российский престол после смерти царя Петра?.. Объявленный при отречении Алексея наследником малолетний царевич Петр Петрович, Шишечка, так и не научившись говорить и ходить, оскудевший и телом и разумом, в четырехлетнем возрасте умер. Это было единственное хорошее, что он сделал за свою незадачливую младенческую жизнь. Отец и мать облегченно вздохнули; было бы лицемерием выражать скорбь по поводу его кончины, – скорбь выражалась в связи с непоправимым убожеством его жизни.

Теперь первым наследником становился внук Петра, сын царевича Алексея и кронпринцессы Шарлотты.

Нет и нет. Царю Петру никак не по душе было назвать наследником хотя и вполне здорового четырехлетнего внука, но отпрыска ненавистного Алексея.

Смерти, смерти… Приказав другим долго жить, отошел от сего мира фельдмаршал Борис Петрович Шереметев. Многие годы воевал он со шведами, но не стал дожидаться завершения долголетней войны теперь уже близким миром. Прощай, фельдмаршал.

Прощай и ты, верный подданный, высокоценимый князь Яков Федорович Долгорукий, тоже заторопившийся к праотцам.

Взятый в плен под Нарвой, князь Яков Долгорукий десять лет пробыл в шведском плену, а в 1711 году его, вместе с другими пленниками, повезли было на восточный берег Ботнического залива. И представился князю Якову благой случай бесстрашного дерзновения, что пленники могли бы шведского капитана с немногочисленной его командой обезоружить да пометать под палубу в трюм, и успешно это сделали, принудив шкипера идти к Кронштадту.

Храбрый, достойный почести князь Яков обладал отменным умом и мог бы государством править. Вечная память ему, верному сподвижнику и боевому другу по оружию.

И еще одна смерть стала памятной Петру в том 1719 году.

Несколькими летами раньше, когда «друг сердешненький» Катеринушка была в очередной раз чреватой и ей требовался сугубый покой, царь Петр обратил внимание на молоденькую ее фрейлину с еще не порушенным своим девичеством. Звали ту девицу Мария Гамильтон, а проще – Мария Гаментова. Будучи довольно миловидной, она разделила участь других смазливых фрейлин и, оказавшись отмеченной вниманием царя, недолго пробыла его метрессой. Уехав на длительный срок за границу, Петр оставил Марию в забвении, и, брошенную им, ее подобрал оставшийся в Петербурге царский денщик Иван Орлов, с кем она и нашла себе утешение. Пока царь находился в заграничной поездке да занят был разбирательством дела своего сына, Мария была дважды чреватой, но младенцы ее бесследно исчезали. Должно, тайком относила их в детоприемный дом для незаконнорожденных. А вот в эту мартовскую ростепель откопала собака в снежном завале у ограды Летнего сада какой-то сверток. Развернули его служители, в столовой салфетке с вышитым царским вензелем – завернутый и примерзший младенец.

Знали придворные о любовной связи фрейлины Гамильтон с денщиком Иваном Орловым, и подружки ее приметили, что у Марии на груди кофта от молока намокает, – по всему видно было, что младенчик ее, да и царская салфетка указывала, что взята была она фрейлиной. Стали ее искать, а она куда-то запропастилась. Позвали к царю денщика Орлова, он тут же упал на колени, и повинился в своем подозрении, не умерщвляла ли Мария младенцев и раньше. Разыскали ее, собравшуюся куда-то бежать, и она созналась, что найденный ребенок – ее.

Екатерина пробовала заступиться за виновную и просила похлопотать за нее царицу Прасковью, вмешательство которой могло иметь большое значение, поскольку она была известна Петру как не расположенная к снисходительности в случаях женских проступков, а тут, дескать, несчастье произошло.

– Рассуди, невестушка, – говорил ей Петр, – как же можно простить убийцу своих детей? О ее преступлении наслышан весь город, и что же люди станут говорить обо мне, смирившемся с таким злодеянием? Тяжко мне правый закон отца и деда нарушать, а того тяжче нарушать закон божий. Не хочу я быть ни Саулом, ни Ахавом, кои нерассудною милостью преступили божий закон да оттого и погибли. Надо чтить правду и не губить души своей.

Осужденная на смертную казнь, сидевшая в каземате Мария Гамильтон попросила шелковой белой материй с черными лентами на отделку и в оставшиеся до смертного часа дни сшила себе траурное платье. В нем и поднялась на помост эшафота.

Царь Петр любил необычные зрелища и не мог оставаться равнодушным к столь небывалому проявлению погребального вкуса. Он обнял осужденную, поцеловал ее, поддержал своими руками, когда она, склонившись к нему на грудь, впала в обморочное состояние, и, передав палачу, спустился с помоста.

Когда топор палача сделал свое дело, царь поднял окровавленную голову, коснулся губами ее побледневших мёртвых губ, которые когда-то получали от него иные поцелуи, и, обращаясь к стоявшим поблизости людям, указывая на видневшиеся на шейном отрубе жилы, пояснял, по коим из них текла кровь артериальная, а по коим – венозная. Потом, приказав хранить голову Марии Гамильтон в банке со спиртом и поместить в куншткаморе, перекрестился и удалился к себе.