Петр с большой неприязнью, даже с озлоблением стал относиться теперь к старообрядцам. По московскому розыску установлено, что все они сочувствовали царевичу Алексею и надеялись на возврат к старине.

На дорожном досуге царь знакомился с донесениями нижегородского архиепископа Питирима, рьяного гонителя заволжских раскольников. Питирим сообщал: «Ныне в патриарший приказ послано за караулом раскольщиком необратимых и замерзелых, кои не хотят быть двоеданами, указу твоему учинились противны, положенную на них двойную подать не платят и за то биты кнутом и вынуты ноздри и посланы в каторжную работу числом 23 человека, да женска пола 26 замерзелых послал в девичьи монастыри, ибо тоже положенного двойного окладу платить отреклись, и за то учительницы их кнутом биты 11 человек».

– О зловредные! – скрежетал на них зубами Петр. – Одни больно охочи каяться, чтобы грешить легче было, другие – грешить, чтобы каяться и святость на себя перенимать.

Почти два года тому назад перед отъездом за границу он распорядился, чтобы были переписаны все старообрядцы, дабы знать, сколько их, тунеядцев, обретается втуне, коих следовало за то обложить двойной данью. Теперь, по возвращении, узнал, что из его веления мало путного вышло. Староверы сочли перепись делом греховным, и, как оказалось, многие из них открыто возмущались: «Что это царь придумал считать божьих людей по головам, как скотину? Того при прежних благочестивых государях не учинялось. Это божье дело – сколько народу живет. Сколь господь бог захочет, столько людей и будет».

И снова об антихристовом появлении заговорили. В последние два года ничего такого Петр не слышал потому, что за границею был, там об антихристе и понятия никто не имеет, а тут эти толки, похоже, не переводились. Закоснелые невежды и упрямцы! Дубовые их нравы только дубиной и можно исправлять. Наистрожайше следует указать, чтобы и двойную подать платили и по своему виду приметными были: никакого иного платья не сметь им носить, опричь сермяжного зипуна со стоячим козырем, ферязи и однорядки, да на спине зипуна чтоб отменная заплата была нашита, как особый их знак. И за бороду еще сбор наложить. Грамотеи сыскались, вычитали об антихристе!..

Строгий запрет наложить также надо, дабы по монастырским кельям монахи никаких писем писать не смели, как и выписок из старинных книг. Чернил и бумаги не держать, понеже ничто так монашеского безмолвия не нарушает, как суетные и тщетные письма. Подметных множество понакидано. Кроме церковных учителей, всем должно запретить, запершись у себя, тайно писать да переписывать, и ежели кто, зная о таком писательстве, не донесет, а из того выйдет худое что, тот отвечать будет перед законом наравне с возмутителями…

Проверить надобно, как на повенецких заводах работы идут, и ежели выговские раскольники перестали усердие проявлять, то спуску им в том не давать. В былое время Андрей Денисов послушным и исполнительным был, с письмами и гостинцы посылал – оленей живых. Теперь, гляди, от этого поотвык: царь в отъезде, можно не тратиться. А вот он, царь, опять здесь!..

Многое предстоит проверять, поправлять и все противное на нет изводить, чтобы тому и помину не было. Ну, а в первую очередь – розыск по сыновнему бегству до конца довести, дабы тоже никакого помину не оставалось.

Где на ямских подворьях, где на почтовых станах быстро меняли лошадей, и продолжался почти безостановочный путь. Петр и спал в возке, мечтая о том, как дома вытянется в постели во весь свой саженный рост.

Убегали версты назад, летели навстречу, открывая весенние просветленные дали с игольчатым снежным настом, глянцевито блестевшим под солнцем. Даже из заснеженных, еще хранящих стужу лесных чащоб веяло повлажневшим весенним теплом. Еще день, другой – и осядут снега, а талые воды начнут скапливаться для разлива.

Нельзя от езды себе роздых дать, польститься на какое-нибудь застолье в ямской избе, – скорей дальше и дальше. Еще перегон, другой…

Вот и Петербург. Гляди, как застраивается парадиз! Два года назад тут вот была просека, а теперь почти во всю ее длину улица с домами по обе стороны. Молодец светлейший князь, хорошо проявил себя, оставаясь здесь главным распорядителем. И дворец свой возвел на Васильевском острову. По всему видно, зря время не проводил. Придется за такую его расторопность прежние оплошности не поминать. Кто богу не грешен, кто бабке не внук?!

Алексей заторопился детей повидать.

– Под вечер приходи. У Данилыча соберемся на его новоселье, – наскоро прощаясь, сказал сыну Петр.

Ему тоже не терпелось к своей семье, обнять друга сердешненького Катеринушку, Аннушку с Лисаветкой; на руки подхватить, попестать драгоценного наследника Шишечку.

В полутемных сенцах едва не столкнулся лоб в лоб с камер-юнкером Вилимом Монсом.

– Встречать выбежал, ваше царское величество…

– Здравствуй, здравствуй, Вилим… Вот и встретились, – похлопал его Петр рукой по плечу. – Как хозяйкиными делами правишь? Довольна государыня, не обижается на тебя?

– Стараюсь, ваше величество, – несколько смутившись, ответил Монс.

– Ввечеру у светлейшего князя Александра Данилыча встретимся. Приходи туда… Катеринушка, друг!.. – входя в прихожую, окликнул супругу Петр.

– Бегу, бегу, милый… – торопилась она к нему.

Вот оно, незатейливое и такое бесценное семейное его счастье! Можно хотя бы на короткий срок позабыть все волнения и заботы по нескончаемым государственным делам, любовно-ласково смотреть в лучистые глаза дорогой Катеринушки, радоваться наступившему их свиданию. А она-то, она как счастлива! Хорошо, что дома у него все так мило, приятно, отрадно…