– Что это? – с некоторой настороженностью пригляделась она к овальной атласной коробочке, отороченной будто бы золотым позументом, на которой был изображен короткокрылый, пузатенький, задравший вверх одну ножку амур. И сразу как бы поднялась невидимая пелена, скрывавшая от Анны ее отдаленное прошлое; явственно припомнился петербургский гостиный двор и та лавка с заманчивыми товарами, среди которых пленяли ее и этакие вот нежнодуховитые «Вздохи амура». Что следовало делать теперь? Не умилиться же этому воспоминанию и тем самым как бы поддаться на предложенную приманку. Поморщившись от неприятной отрыжки, вызванной романеей, коротко поколебавшись, Анна решила, что лучше всего проявить строгость и даже негодование: – Вон как ловко придумал! – язвительно проговорила она и хрипло захохотала. – Подкупить, задобрить меня захотел, чтобы комендантом в порту тебя сделала, – и хохотала еще громче, отфыркиваясь и брызгая слюной.

– Никак нет, ваше высочество… Не хотел я… – возражал Митька.

– Ух, расчувствовал, умилил… коробочку преподнес… – не слушая его, продолжала хохотать Анна и отмахивалась рукой.

– Я к вам, ваше высочество, с самыми лучшими чувствами, – лепетал обескураженный Митька. – Ни о какой служебной выгоде не помышлял, а от чистого сердца, от души…

Должно быть, сильнее подействовала романея, возбуждая кичливость герцогини. Еще перечить смеет! Вздумал духами прельстить, будто она их никогда не видала. У нее в спальной вон сколько разных пузырьков понаставлено. Да и что она долго с ним разговаривает?!

– Вон отселева! – с подобающей герцогине властностью выкрикнула она и притопнула ногой. Коробочка со «Вздохами амура» в руке… И отшвырнула ее в угол комнаты. – Запороть прикажу! – кричала на Митьку герцогиня Анна Ивановна, и он, не успев опомниться, выскочил наружу.

Разгоряченная от хмеля и от негодования, Анна отхлестала по щекам служанку – зачем приводит к ней всякого худородного?.. А потом, отхлебнув еще романейки, несколько одумалась; может, зазря шумствовала? Явившийся человек вполне по виду приглядный и по разговору почтительный. Тот самый, что в гостином дворе в Петербурге товары показывал. Может, что-нибудь интересное рассказал бы, чего она в этой Митаве никогда не узнает, время веселей бы прошло. Не жалко бы за то и романеей его угостить. Может, и ночевать бы оставила, хоть он и невысокого звания. Бирон и Монс, что недавно был, тоже незнатные.

И, обидевшись на себя, огорченно вздохнула. Велела брошенную коробочку принести. Наверно, от тех «Вздохов амура» ничего не осталось, разбилась скляница от удара. Нет, оказалась цела. Только коробочка от удара несколько сплюснулась и в ней от духовитого пузыречка как бы слеза капелькой навернулась. Ой, и что же это она, Анна, столь невоздержанная в обхождении с людьми и бывает вот, что самой же себе вредит.

Опечаленно повздыхала и нацедила себе еще романейки.

Пятый год доживал Флегонт в Выговской пустыни, и сблизился он с Андреем Денисовым. Часто проводили они досужливые часы в задушевных беседах, и Флегонт внимательно вникал в суждения своего ученого друга, принимая их как откровения. Андрей был большим знатоком богословия, отменным толкователем Библии и других книг священного писания, снискав к себе всеобщее уважение.

Давно уже перестал Флегонт удивляться тому, что в обители было множество сект, а еще того больше – различных их толков, не только несогласных, но зачастую враждебных один другому. Беспоповцы относились к нему терпимо, и лишь редкие из них при встрече отплевывались на левую сторону, а остальные ревнители древлего благочестия с неизменным почтением кланялись ему, памятуя, что он отрекся от никонианской ереси и приобщился к старому, истинному православию.

Деятельного своего последователя видел в нем Андрей Денисов и всегда был рад встречам с ним.

В свободный от церковной службы сумеречный час пришел по обыкновению Флегонт-Гервасий к Андрею, а у того выдался суматошный день. Явившийся в обитель верный древлему благочестию человек сообщил, что кровный брат Андрея Семен схвачен в Новгороде прислужниками митрополита Иова и заключен в тюрьму.

По делам обители Семен уходил, и долгое время никаких вестей о нем не было, – не чаялось, жив ли он… Новгородский митрополит Иов враждебно относится к любому старообрядцу, – ничего доброго от него не жди. Надо принимать меры для вызволения Семена из заточения, обращаться к влиятельным людям, просить их помощи и защиты. Начальник повенецких железоделательных заводов Геннин хорошо знал Семена и ценил его как умельца в заводской работе. Может, придется хлопотать и в самом Петербурге. Царица Прасковья Федоровна в прошлые времена, когда ячменем обитель одаривала, обещала в случае чего заступиться за выговцев. И светлейший князь Александр Данилович Меншиков, бог даст, поможет изжить беду.

А тут еще, в добавку к предстоявшим заботам, старцы из беспоповщины, сторонники филиппьевского толка, со своей докукой явились. Пятеро из них возымели желание запоститься до голодной смерти, доброхотно стать морельщиками-запащиванцами.

– Почто жить расхотели? – спросил Денисов.

– А пото, Андреющка, что надобно нам о царствии небесном пекчись, а не под антихристовой пятой пребывать.

Просили, чтобы сосновые кряжи, кои от комля потолще, скитские мужики-трудники сготовили бы им для гробовых колод. Сами старцы немощны, ни один из них не осилит выдолбить себе вековечную домовину, а в дощатый гроб ложиться, как всем покойникам царь-антихрист велит, – срамно им, людям древлего благочестия. Было бы, конечно, пристойнее каждому дубовой колодой разжиться, но дубы тут не растут, а издалече их не доставишь, – опять же он, антихрист-царь, запрет положил, чтоб дубы рубить.

– Может, соблаговолишь, Андреюшка, чтобы из скитского запаса готовые колоды нам выдали, – попросил отец Пров, самый древний из старцев. – Нам бы вовсе тогда без хлопот. Только и делов станет, что богоугодно преставиться. Она, красавица-смертушка, будет утешная нам, желанная.

– Ну, коли обдуманно приняли свое решение, то с богом! – благословил их Андрей. – Колоды вам подвезут. Преставляться станете в своей стае?

– В часовенке, Андреюшка, поместимся.

– Попрощаться приду. Спаси вас Христос.

– И тебе, Андреюшка, все дни – во спасение, – благодарно поклонились ему старцы. – Помолись,