новом дне больше светлого времени и не так становилось муторно на душе, как это бывало в долгих потемках.
Проводник Аверьян обещание выполнил, благополучно привел своих спутников из Повенца к Выге-реке и напоследок пошел с прежним каптенармусом Филимоном и былым гуртовщиком Трофимом показать, в какой избе им будет ночлег, а Флегонт с Прошкой оставались дожидаться свидания со старцем. Проходили мимо них по своим делам выговские иноки и послушники и уважительно кланялись новым пришельцам.
– А вон наши идут, – увидел Прошка Аверьяна с Трофимом и Филимоном. – Глянь, отец Флегонт, с кем это они?..
Откуда было Флегонту знать – с кем. Должно, Аверьян прежнего знакомца тут встретил, – ан оказалось, что с ними шел сам Денисов.
Чернобородый, немного сутулый, в долгополом овчинном тулупце, перехваченном широким монашеским поясом, и в нахлобученной на самые брови меховой шапке, приблизившись к сидевшим на бревнах новичкам, Андрей Денисов тоже поклонился им, как это делали другие иноки, и без чьей-либо подсказки Флегонт с Прошкой в тот же миг угадали, что это и есть главный выговский старец. Они быстро поднялись и ответили ему низким поклоном.
– Пойдемте, братья, побеседуем, – повел Денисов пришельцев в избу. – Скидайте свои зипунишки, тепло тут. За дорогу-то притомились, отдохните и потрапезуйте со мной, – приглашал он и кивнул подбежавшему послушнику-служке: – Угощайте нас.
Поскидали гости свои зипуны и попихали под лавку, чтобы они неприглядностью не портили хозяйского глаза. Снял свой тулуп и Денисов, оставшись в порыжевшем от времени сермяжном подряснике с ременной лестовкой на поясе, расправил длинные, с легкой проседью волосы, и они прикрыли широкие его плечи.
Весь передний угол горницы был заставлен старыми, потемневшими от времени иконами, и перед ними горела «неугасимая». Служка расставил по чисто выскобленному столу деревянные миски с солеными груздями и рыжиками, с моченой брусникой и клюквой и оделил каждого ломтем ржаного хлеба. Хозяин скороговоркой сотворил недолгую молитву, благословил стол, и вместе с ним все двуперстно перекрестились.
– Потчуйтесь, други, – угощал Денисов, берясь за ложку.
За едой разговаривать не положено – язык занят работой.
«К такой бы прикуске да стакан пенника либо хоть винного полугара», – подумал Филимон, вспомнив лучшие времена своей службы в каптерке.
Но ни пенника, ни полугара, ничего хмельного служка не подал, а принес большой жбан с квасом и повесил на его край корец. Вот гостям и запивка.
– Сильно притомились в дороге? – спросил Денисов, начиная беседу, когда все уже положили ложки на стол.
– То не беда, ноги свои. Главное – что дошли, – ответил Флегонт. – Правда, когда сидели на бревнах, глаза чуть прикроешь, и кажется, что все еще идешь и идешь.
– Денька два отдохнете, а потом уж к делам.
Денисов расспросил Филимона, Трофима и Прошку, что они делали в мирской жизни, и, принимая их в скит на послушание, сказал, что побудут какое-то время трудниками.
– Недалече от Выги-реки поставлен государственный железный завод. Там многие наши работают, и вы к тем делам приспосабливайтесь. При заводе и жить и кормиться станете, а также по своему усердию и спасаться. Там не только моленная, а даже и церковь срублена… А ты, Аверьянушка, – обратился Денисов к повенчанину-проводнику, – как и в допрежнее время, станешь по хозяйским делам келарю отцу Никифору помогать. Кстати сказать, распорядись, чтобы новоприбывших в новые лапотки переобули, а то, вижу, старые на них измочалились.
Разговор с Флегонтом Денисов оставлял напоследок. По дороге к своей избе узнал он от Аверьяна, что пришел бывший поп, и обрадовался этому. С попами большая нехватка в выгорецком скиту. С течением времени перемерли попы старого становления, посвященные в сан до исправления Никоном церковных книг, и одна часть выгорецких раскольников согласна была принимать к себе попов становления нового, лишь бы они были перекрещены в истинную старую веру. К этой части здешних обитателей принадлежал и Андрей Денисов. А другая часть поселенцев решила полностью отвергнуть священство, чтобы не испытывать нехватку в попах, а крещение, исповеди и другие обряды можно, мол, совершать и самим молящимся. Андрей Денисов охотно брал бы никонианских попов-беглецов, но такие встречались редко, да немалая трудность была еще в том, как именно принимал свое священство тот поп: был ли он простым обливанцем, или окрещен в три погружения. А ведь ежели поп обливанец, то, кроме душевной пагубы, ни ему самому, ни другим хорошего ожидать невозможно.
Ох, как трудно решался вопрос, сохранит ли поп при перекрещивании прежнюю силу благодати священства? Крестить ли переходящего в старообрядчество попа-никонианца в полном облачении или вовсе не погружать его в воду из опасения, что водой будет смыта вся благодать?
А может, следует считать никонианского попа еретиком того чина, переход из которого возможен после миропомазания? Но тут опять возникали неизбежные споры. Дониконовское священное миро давным-давно до последней капли истрачено. Поп Феодосий сварил новое, но поп-то не архиерей, а по правилам миро варит лишь архиерей да и не один, а в сослужении с другими архиереями, которых взять негде, и пришлось отказаться признать за истинное сваренное Феодосием миро.
А может быть, можно считать никонианского попа еретиком третьего чина, переход которого в старообрядчество мог сопровождаться у него лишь проклятием прежних своих заблуждений? Но и такое еще окончательно не решено, – по скиту до сих пор идут споры и пересуды.
Вот и прибежал к ним этот никонианский поп, а что делать с ним? Какую купель ему принимать – в облачении или же нагишом? А если решить перемазывать его миром, то пользоваться ли сваренным Феодосием? И можно ли надеяться, что будет на то согласие пусть не всей, но хотя бы значительной части братии? А может, преждевременны и даже зряшны у него, Андрея Денисова, все эти раздумья? Следует сначала проверить, насколько переметнувшийся никонианский поп грамотен и сможет ли в храме священствовать.
В простенке между слюдяными оконцами стоял кожаный аналой, с лежащей на нем большой книгой. Это была рукопись, еще не законченная Денисовым. Он подвел к ней Флегонта и открыл первый лист, на котором заглавные буквы были выведены киноварью, а уголки листа разрисованы словно бы кружевным,
