религиозные предрассудки… колдовство или что-то там еще.
— Понимаю, — проговорил Мартин.
— Сколько у вас на сегодня случаев чумы? — спросил Сонделиус.
— Кто их знает! Верно, с тысячу. И к этому десять миллионов крыс… Как хочется спать!.. Ну, так: привет вам, джентльмены! — Он истерически раскинул руки: — Привет вам на острове Гесперид!
Из темноты, качаясь, плыл на них Блекуотер низкими, шаткими бараками на болотистой низкой равнине, покрытой смрадным илом. Город почти весь был погружен во мрак, — во мрак и недобрую тишину. На угрюмой набережной не видно было ни души — пакгаузы, трамвайная станция, здесь и там небольшая гостиница, — они причалили и сошли на берег, не пробудив внимания таможенных служащих. Не было ни кэбов, ни такси, агенты гостиниц, бывало осаждавшие туристов с «Сент-Бариана» в любое время дня и ночи, перемерли или попрятались.
Таинственная пассажирка в черном скрылась, ковыляя со своим чемоданом, — она так и не сказала ни слова, и они больше никогда ее не видели. Комиссия со Стоксом и портовой полицией, составившей команду катера, понесли багаж (один из ящиков с фагом Мартин потащил сам) по изрезанным колеями, осененным балконами улицам к отелю «Сан-Марино».
Из переулка иногда смотрело на них испуганное лицо, подобное маске с перекошенным ртом, и когда подошли к отелю, когда остановились у подъезда — усталый караван, нагруженный чемоданами и ящиками, — пучеглазая хозяйка выглянула в окно, прежде чем их впустить.
Входя, Мартин увидел при свете уличного фонаря первое движение жизни: плачущую женщину и растерянного ребенка, провожавших телегу, на которую свалено было с десяток недвижных тел.
— И я мог бы их всех спасти своим фагом! — прошептал Мартин.
Лоб у него был холодный, но липкий от пота, когда он договаривался с хозяйкой о комнатах и столе, а сам молил бога, чтоб Леора не увидела кладь этой медленно поскрипывающей телеги.
«Знал бы я, так я бы лучше ее задушил, чем позволил бы ей приехать», — думал он содрогаясь.
Хозяйка извинялась:
— Придется мне попросить вас, джентльмены, самим внести в комнаты ваши вещи. Наши коридорные… Их тут больше нет.
Какая судьба постигла бамбуковую трость, которую Мартин с пустым самодовольством купил в Нью- Йорке, он так никогда и не узнал. Он был слишком занят охраной ящиков с фагом и неотступной мыслью: «Наверно, этим можно было бы их всех спасти».
Стокс из Сент-Свитина был молчаливый человек и черствый, но когда внесли наверх последний чемодан, он припал головою к двери, воскликнул: «О боже! Эроусмит, я так рад, что вы здесь», — и бегом кинулся прочь… Один из портовых полисменов, негр, говоривший на англо-антильском жаргоне с лондонским акцентом, сказал:
— Сар, вы к моя имеет еще приказанья? Если позволите, мы пойти домой, сар, виски на столе — доктор Стокс велел принести, моя принес.
Мартин глядел, не понимая. Сонделиус ответил за него:
— Благодарю вас, ребята, благодарю. Вот вам фунт — поделитесь. А теперь идите спать — пора.
Они отдали честь и скрылись.
С полчаса Сонделиус старался, как мог, развеселить новичков.
Мартин и Леора проснулись навстречу палящему, ослепительному утру, в зелени и багрянце, но мертвенно тихому: проснулись и поняли, что вокруг — чужая, еще не распознанная земля, что впереди — работа, которая в далеком Нью-Йорке казалась увлекательной и радостной, но теперь отдавала запахом морга.
Принесла какое-то подобие завтрака негритянка, которая, перед тем как войти, боязливо разглядывала их с порога.
В шелковом вдохновенном халате вломился из соседнего номера Сонделиус. Если когда-то, сгорбленный и в очках, он показался старым, то теперь он был молод и буен.
— Гей-о, Худыш, поработать нам придется на славу! Дайте мне только приняться за крыс! Инчкеп вообразил, что осилит их стрихнином! Тихий идиот! Леора, когда вы разведетесь с Мартином, пойдете за меня замуж, а? Дайте-ка соли… О да! Выспался отлично!
Накануне Мартин едва взглянул на комнату. Теперь его развлекал ее, как он решил, иностранный вид: высокие деревянные переборки, окрашенные в водянисто-голубой цвет, широкие незаставленные простенки, бугенвилия перед окном, а во дворе нещадный зной и шелест металлических пальмовых листьев.
Над забором двора поднимались балконы многоэтажного китайского магазина и стеклянная крыша «Голубого Базара».
Мартин чувствовал, что из этого экзотического мира должен бы доноситься гомон, но кругом стояла укоризненная тишина, и даже Сонделиус приумолк, хотя не отказал себе в маленьком удовольствии: он пошел вперевалку к себе, облачился в чесучовый костюм, в последний раз служивший ему в Восточной Африке, и вернулся с пробковым шлемом, который тайком купил для Мартина.
В полотняном пиджаке, в пробковом шлеме грибом Мартин принадлежал больше тропикам, чем своим родным косматым северным пастбищам. Но он еще не вкусил до конца радость преображения, как в комнату вошел главный врач острова, доктор Р.Э.Инчкеп Джонс, тощий, но краснощекий, задерганный, торопливый.
— Здесь вам, конечно, рады, джентльмены, но мы так загружены делами, что, боюсь, не сможем оказать вам того внимания, на какое вы, несомненно, рассчитываете, — сказал он с негодованием в голосе.
Мартин подыскивал ответ. Слово взял вместо него Сонделиус. Он стал говорить о своем несуществующем кузене, крупном специалисте с Харли-стрит[83], и объяснил, что им ничего не нужно — только лабораторию для Мартина, а лично для него — возможность истреблять крыс. Сколько раз, в скольких странах доводилось Густаву Сонделиусу улещать проконсулов и уговаривать язычников, чтоб они разрешили ему себя спасать!
В умелых руках Сонделиуса главный врач стал похож на человека; он глядел на Леору так, точно и впрямь находил ее хорошенькой; обещал Сонделиусу, что, пожалуй, так и быть, передаст ему своих крыс, — пусть возится с ними. Впрочем, он зайдет еще раз после обеда и проводит Комиссию в приготовленный для нее дом — Пенритскую Хижину, в безопасном уединенном уголке, среди гор за Блекуотером. Он полагает, миссис Эроусмит (тут он галантно поклонился) убедится, что это превосходный бунгало; и там к тому же трое вполне приличных слуг. Дворецкий хоть и цветной, но был когда-то кашеваром в армии.
Только Инчкеп Джонс успел уйти, как в дверь задубасили и в комнату ввалился товарищ Мартина по Уиннемаку, преподобный Айра Хинкли, доктор медицины.
Мартин забыл Айру, увальня-христианина, который старался некогда спасти его душу, отравляя сладостные часы работы над трупами. Он и теперь с трудом его припомнил. Айра вошел большой и громоздкий. Глаза его, совершенно безумные, лезли из орбит, голос был хрипло-беззвучен:
— Март, старина, здорово, это я, Айра! Я ведаю здесь всеми часовнями Братства Евангелического Просвещения. О Март, если бы ты знал, до чего нечестивы туземцы, как они лгут, и поют непристойные песни, и предаются всяческому пороку! И англиканская церковь дает им погрязать в грехах! Кроме нас, их некому спасать! Я услышал о твоем приезде. Я тут немало потрудился. Ухаживаю за бедными, сраженными чумою неграми и рассказываю им об адском пламени, бушующем вокруг. О Март, если бы ты знал! Сердце мое обливается кровью, когда я вижу, как невежественные грешники идут без покаяния на вечные муки! Я знаю, ты не мог через столько лет остаться прежним безбожником. Я прихожу к тебе, простирая руки, и молю не только облегчить страдальцам их телесную скорбь, но и вырвать их души из пылающих серных озер, куда бог сил в извечном своем милосердии низвергает тех, кто возводит хулу на его евангелие, возвещенное каждому…
И опять Сонделиус сумел выпроводить Айру Хинкли, не слишком его разобидев, Мартин же только сплюнул.
— Интересно, как угораздило этого маньяка попасть сюда! Час от часу не легче!
До возвращения Инчкепа Джонса комиссия отважилась сделать первую вылазку в город… Научная комиссия — однако они все время оставались неугомонном Густавом, и терзаемым сомнениями Мартином, и
