— Нам не повезло, — сказал Фусия. — Нам попадались только пустые селения. На этот раз у меня нет товара.

— Да ведь ты не мог двинуться с места, тебя уже ноги не таскали, где же тебе было рыскать по сельве, — сказал Акилино. — Умереть среди своих людей! Думаешь, уамбисы так и оставались бы с тобой? Они и так уходили, когда им вздумается.

— Я мог командовать, не вставая с гамака, — сказал Фусия. — Хум и Пантача повели бы их, куда я прикажу.

— Не говори глупостей, — сказал Акилино. — Хума они ненавидели и если не убили до сих пор, то только благодаря тебе. А Пантача из-за своих отваров дошел до ручки, он уже еле говорил, когда мы уехали. Нет, приятель, все это кончилось, не тешь себя зря.

— Удачно продал? — сказал Фусия. — Сколько денег привез?

— Пятьсот солей, — сказал Акилино. — Не вороти нос, это добро и не стоило больше, я и столько-то еле выторговал. Но что случилось? В первый раз у тебя нет товара.

— Во всем краю хоть шаром покати, — сказал Фусия. — Эти собаки теперь настороже и чуть что прячутся. Я двинусь дальше, если понадобится, сунусь и' в города, но добуду каучук.

— Лалита забрала все твои деньги? — сказал Акилино. — Оставили они тебе что-нибудь?

— Какие деньги? — сказал Фусия, съежившись и придерживая у рта одеяла. — О каких деньгах ты говоришь?

— О тех, которые я тебе привозил, Фусия, — сказал Акилино. — Которые ты нажил грабежами. Я знаю, что ты их прятал. Сколько у тебя осталось? Тысяч пять? Десять?

— Не зарься на них, никому на свете у меня моего не отнять, — сказал Фусия.

— Не хорохорься, и без того тошно, — сказал Акилино. — И не смотри на меня так, меня этим не испугаешь. Лучше отвечай на мой вопрос.

— Неужели она меня так боялась? — сказал Фусия. — Или они просто забыли впопыхах забрать мои деньги? Лалита знала, где я их прячу.

— А может, она не взяла их из жалости, — сказал Акилино. — Может, подумала: туго ему придется одному, доходяге, оставим ему по крайней мере деньги, пусть хоть этим утешается.

— Лучше бы эти собаки украли их, — сказал Фусия. — Без денег этот тип не согласился бы взять меня. А у тебя доброе сердце, ты не бросил бы меня, старик, отвез бы назад, на остров.

— Ну вот, наконец ты немножко успокоился, — сказал Акилино. — Знаешь, что я сделаю? Разомну несколько бананов и сварю их. В последний раз отведаешь языческой еды — с завтрашнего утра будешь есть по-христиански.

Старик засмеялся, повалился на пустой гамак и начал раскачиваться, отталкиваясь ногой.

— Если бы я был твоим врагом, меня бы здесь не было, — сказал он. — Я оставил бы себе эти пятьсот солей, и поминай как звали. Ведь я заранее знал, что на этот раз у тебя не будет товара.

Дождь хлестал по террасе и глухо барабанил по крыше; от порывов горячего ветра колыхалась москитная сетка, словно взмахивал крыльями белый аист.

— Нечего тебе так укрываться, — сказал Акилино. — Я же знаю, что у тебя слезает кожа с ног.

— Эта стерва тебе рассказала насчет москитов? — пробормотал Фусия. — Я расчесал себе ноги, и они у меня загноились, но теперь уже подживают. Эти собаки думают, что, если я прихворнул, я не стану их искать. Посмотрим, кто будет смеяться последним, Акилино.

— Не переводи разговор на другое, — сказал Акилино. — Ты в самом деле поправляешься?

— Дай мне еще немножко, старик, — сказал Фусия. — Там еще осталось?

— Возьми мою миску, я больше не хочу, — сказал Акилино. — Насчет еды я вроде уамбисов — каждое утро, как проснусь, варю себе это хлебово.

— Я буду тосковать по острову больше, чем по Кампо Гранде, больше, чем по Икитосу, — сказал Фусия. — Мне кажется, только там я и чувствовал себя в родном краю. Я даже по уамбисам буду тосковать, Акилино.

— Выходит, все тебе дороги, и Пантача, и уамбисы, только не твой сын, — сказал Акилино. — О нем ты даже не вспоминаешь. Неужели тебе наплевать, что Лалита увезла его с собой?

— Может, это и не мой сын, — сказал Фусия. — Может, эта сука…

— Молчи, молчи, я знаю тебя уже не первый год, и ты меня не проведешь, — сказал Акилино. — Скажи по правде, как твои ноги? Лучше или еще хуже?

— Не разговаривай со мной в таком тоне, ты себе больно много позволяешь, — сказал Фусия нетвердым голосом, с каким-то жалобным подвыванием, и умолк.

Акилино встал с гамака и подошел к нему. Фусия закрыл лицо и весь сжался.

— Не стыдись меня, дружище, — прошептал старик. — Дай-ка я посмотрю.

Фусия не ответил, и Акилино приподнял край одеяла. Фусия лежал без сапог, и старик с минуту смотрел на его голые ноги, впившись ногтями в одеяло, приоткрыв рот и наморщив лоб.

— Мне очень жаль, но нам пора, Фусия, — сказал Акилино. — Надо двигаться.

— Подожди еще немножко, старик, — плачущим голосом сказал Фусия. — Послушай, дай мне огня, я выкурю сигарету, и ты отвезешь меня к этому типу. Это займет каких-нибудь десять минут, Акилино.

— Ладно, кури, только побыстрее, — сказал старик. — Он, наверное, уже ждет нас.

— Смотри уж всё, — простонал Фусия под одеялом. — Я и сам не могу привыкнуть. Смотри выше.

Он согнул ноги и, снова вытянув их, скинул на пол одеяла. Теперь обнажились ляжки, пах, безволосый лобок, член, превратившийся в дохлого червячка, и живот, с которого кожа еще не слезала. Старик поспешно наклонился, поднял одеяла и накрыл Фусию.

— Видишь, видишь? — всхлипнул Фусия. — Я уже не мужчина, Акилино.

— Он еще обещал мне, что будет давать тебе сигареты, когда ты захочешь, — сказал Акилино. — Так что имей в виду, как тебе захочется курить, попроси у него.

— Мне хотелось бы умереть на этом самом месте, — сказал Фусия. — Внезапно, так, чтобы я и опомниться не успел. Ты завернул бы меня в одеяла и подвесил бы к дереву, как делают уамбисы. Только никто не стал бы меня оплакивать каждое утро. Чего ты смеешься?

— Да вот смотрю, как ты делаешь вид, что куришь, а сам не затягиваешься, бережешь сигарету, чтобы протянуть время, — сказал Акилино. — Раз мы все равно поедем, какая тебе разница, двумя минутами раньше или позже.

— Как же я туда поеду, Акилино, — сказал Фусия. — Ведь это очень далеко.

— Тебе лучше умереть там, чем здесь, — сказал старик. — Там за тобой будут ухаживать, и хворь не поднимется выше. Я знаю там одного человека, который за твои деньги возьмет тебя без всяких бумаг.

— Мы не доберемся туда, старик, меня схватят на реке.

— Даю тебе слово, что доберемся, — сказал Акилино. — В крайнем случае будем плыть только ночью, пробираться по протокам. Но надо отправляться сейчас же, чтобы не увидели ни Пантача, ни язычники. Надо, чтобы никто не знал, куда ты делся, только так ты будешь себя чувствовать там в безопасности.

— А полиция, а солдаты? — сказал Фусия. — Разве ты не знаешь, старик, что все меня ищут? Мне нельзя носа высунуть отсюда. Слишком много людей хочет мне отомстить.

— Сан-Пабло — это такое место, где тебя никогда не станут искать, — сказал старик. — Даже если бы знали, что ты там, не стали бы. Но никто не узнает.

— Старик, старик, — всхлипнул Фусия, — ты добрый человек, умоляю тебя. Ты веришь в Бога? Так сделай это ради Бога, постарайся понять меня.

— Я тебя прекрасно понимаю, Фусия, — сказал старик поднимаясь. — Но уже давно стемнело, и я должен наконец отвезти тебя к этому человеку, а то ему надоест нас ждать.