пустеют — люди сидят по домам, спасаясь от знойного ветра и колющего, как иголки, песка, от которого кожа краснеет и воспаляется. Но в ранчериях[13] Кастильи, в глинобитных хижинах Мангачерии, в харчевнях и кабачках Гальинасеры, в особняках знати на улице Малекон и на Пласа де Армас развлекаются так же, как и в любом другом месте, — пьют, слушают музыку, болтают. Впечатление запустелого и унылого города, которое поначалу производит Пьюра, исчезает, как только входишь в дома, даже самые бедные, вроде тех лачуг, что выстроились вдоль реки по ту сторону Бойни.
Сколько историй можно услышать вечером в Пьюре! Крестьяне толкуют о всходах, женщины в своем углу сплетничают за стряпней. Мужчины попивают золотистую чичу — кукурузную водку, до того крепкую, что у приезжих выступают слезы на глазах, когда они в первый раз пробуют ее. Дети возятся на земляном полу, дерутся, затыкают ходы, проделанные червями, мастерят ловушки для игуан или, притихнув, с широко раскрытыми глазами слушают рассказы взрослых: о разбойниках, которые в ущельях Канчаке, Хуанкабамбы и Айабаке подстерегают путников, чтобы ограбить их, а то и зарезать; о заброшенных домах, где бродят призраки — не находящие успокоения грешные души; о чудодейственных зельях колдунов; о кладах, которые зарыты там, где из-под земли доносятся стоны и звон цепей; о междоусобицах монтонерос[14], которые конными отрядами носятся по пескам и сшибаются, вздымая огромные
По субботам обычно устраиваются гулянья. Веселье, как электрический ток, пробегает по Мангачерии, Кастилье, Гальинасере, лачугам на берегу реки. По всей Пьюре слышатся тонады и пасильи, медленные вальсы, уайюны, которые горцы танцуют, притоптывая босыми ногами, быстрые маринеры, тристе и фуги де тендера Когда начинается пьянство и смолкают песни, бренчание гитар, громыханье кахонов[15] и плач арф, из ранчерий, которые стеной опоясывают Пьюру, внезапно появляются тени, не страшащиеся ветра и песка. Это молодые пары, которые спешат в рощу рожковых деревьев, осеняющую зыбучие пески, на укромные пляжи, в гроты, глядящие в сторону Катакаоса, а самые смелые — на окраину, где начинается пустыня.
В центре города, в кварталах, прилегающих к Пласа де Армас, в добротных домах с балконами и жалюзи живут помещики, коммерсанты, адвокаты, местные власти. По вечерам они собираются, сидят в садах, под пальмами, и толкуют о порче, которая в этом году угрожает хлопчатнику и сахарному тростнику, о том, обводнится ли река в этом году вовремя и будет ли многоводной, о пожаре, спалившем всходы на полях Чапиро Семинарио, о воскресном бое петухов, о пачаманке[16], которая затевается по случаю прибытия нового городского врача Педро Севальоса. Пока в устланных коврами полутемных гостиных с картинами в овальных рамах, большими зеркалами и мебелью в чехлах из камки мужчины играют в ломбер или в домино, дамы перебирают четки, сватают женихов и невест, намечают приемы и благотворительные празднества, бросая жребий, распределяют между собой обязанности по устройству церковной процессии и украшению алтари, обсуждают сплетни местной газетки, которая называется «Экос и нотисиас».
Приезжие не знают внутренней жизни города. Что им ненавистно в Пьюре? Ее уединенность, просторы песков, отделяющие ее от остальной страны, отсутствие дорог, необходимость отмахивать длиннейшие концы верхом на лошади под палящим солнцем, засады бандитов. Они останавливаются в гостинице «Северная звезда» на Пласа де Армас — обшарпанном здании не выше павильона, в котором по воскресеньям играет военный оркестр и в тени которого располагаются нищие и чистильщики обуви, и им приходится сидеть там взаперти с пяти часов вечера, глядя сквозь занавески, как песок завладевает безлюдным городом. В буфете «Северной звезды» они напиваются до потери сознания. «Здесь не то что в Лиме, — говорят они, — негде развлечься; пьюранцы — люди неплохие, но уж такие бирюки, такие домоседы». Им подавай притоны, пылающие огнями всю ночь, где они могли бы прожигать жизнь, спуская свои барыши. Поэтому, уехав, они плохо говорят об этом городе, даже доходят до клеветы. А разве есть люди более гостеприимные и сердечные, чем жители Пьюры? Они встречают приезжих как родных и наперебой предлагают остановиться у них, когда в гостинице нет мест. Этих торговцев скотом и агентов по закупке хлопка, уже не говоря о каждом представителе власти, который приезжает в Пьюру, первые люди в городе развлекают как только могут: устраивают в их честь охоту на косуль в горах Чулуканаса, возят их по поместьям, угощают пачаманкой. Ворота Кастильи и Мангачерии открыты для индейцев, которые покидают горы и приходят в город, голодные и оробелые, для знахарей, изгнанных из деревень священниками, для мелочных торговцев, решивших попытать счастья в Пьюре. Бедняки, промышляющие чичей, водовозы, поливщики хлопка дружески принимают их и делят с ними свою еду и свое ранчо. Покидая Пьюру, приезжие всегда увозят с собою подарки. Но ничто их не радует; они изголодались по женщинам, и им невыносимы пьюранские ночи, когда все мертво, только песок сыплется с неба.
Неблагодарным так хотелось женщин и ночных развлечений, что Небо (дьявол, проклятый лукавый, говорит отец Гарсиа) наконец ублажило их. И так появилось злачное место, ночной кабак — Зеленый Дом.
Капрал Роберто Дельгадо долго мешкает перед комендантской, не решаясь войти. Над Фортом Борха по пепельно-серому небу медленно плывут свинцовые облака. Неподалеку, на плацу, сержанты муштруют новобранцев: смирно, черт побери, вольно, черт побери. Была не была, на худой конец, он получит нахлобучку, только и всего, и капрал толкает дверь и отдает честь капитану Артемио Кироге, который сидит за письменным столом и обмахивается рукой. В чем дело, что ему надо? А капрал: нельзя ли получить увольнительную, съездить в Багуа? Что это с капралом — капитан яростно обмахивается, теперь уже обеими руками, — какая муха его укусила? Но капрала Роберто Дельгадо мухи не кусают, потому что он, господин капитан, родом из Багуа и вырос в сельве. Он хотел бы получить увольнительную, чтобы повидать семью. Опять этот проклятый дождь. Капитан встает, закрывает окно и возвращается на свое место с мокрыми руками и лицом. Значит, его не кусают мухи? Не потому ли это, что у него плохая кровь? Боятся отравиться, вот и не кусают. Капрал соглашается: может быть, господин капитан. Офицер улыбается как автомат. Помещение наполняет шум дождя: тяжелые капли барабанят по цинковой крыше, ветер свищет в щелях дощатых стен. Когда капрал в последний раз получал увольнительную? В прошлом году? А, тогда другое дело — капитан морщится. Тогда ему полагается трехнедельный отпуск — капитан поднимает руку. Он поедет в Багуа? Тогда пусть сделает для него кое-какие покупки — капитан хлопает себя по щеке, и щека краснеет. Лицо капрала сохраняет самое серьезное выражение. Почему он не смеется? Разве не смешно, что капитан сам себя бьет по щекам? А капрал: нет, что вы, господин капитан, что тут смешного. В глазах офицера вспыхивают веселые искорки и с лица сбегает кислая гримаса. Если он не захохочет, то не получит увольнительной. Капрал Роберто Дельгадо смущенно смотрит на дверь, на окно. Поколебавшись, он открывает рот и смеется, сначала нехотя, принужденно, потом естественно и наконец весело. Капитана укусила самочка — капрал трясется от смеха, — только самки москитов кусаются, самцы у них вегетарианцы. Ну хватит, и капрал умолкает. Как бы на пути в Багуа его не сожрали звери за то, что он такой остряк. Но ведь он не острит, это установлено наукой, только самочки сосут кровь, ему это объяснил лейтенант из Форта Флор, господин капитан, а капитан: что ему за дело, самка это или самец, все равно щека горит, и вообще, кто его спрашивает и что он из себя корчит всезнайку. Но капрал не шутит, господин капитан, и между прочим, от этих укусов есть верное средство, такая мазь, которой мажутся уракусы, он привезет скляночку господину капитану, а капитан хочет, чтобы ему сказали по-человечески, кто такие уракусы. Но как же капрал скажет по-человечески, если агваруны, которые живут в Уракусе, так и называются уракусами, и кстати, разве капитан видел, чтобы хоть одного чунчо кусали насекомые? У индейцев есть свои секреты, они делают себе мази из древесной смолы, мажутся ими, и стоит москиту подлететь, он сразу дохнет, и капрал обязательно привезет скляночку господину капитану, честное слово, привезет. Что-то капрал сегодня больно весел, интересно, как он будет веселиться, если дикари отрежут ему башку, а капрал — здорово сказано, здорово сказано, господин капитан, он уже представляет себе свою усохшую голову, вот такую, с кулачок. А зачем капралу в Урака-су? Только для того, чтобы привезти ему мазь? Конечно, конечно,
