– Они сначала не поладили, в цене не сошлись, – беспечно отвечает Журема, дуя в свою чашку, – а потом уступили. Руфино вчера побежал к вам в пансион, предупредить хотел, а вас уже нет, и где вы и когда вернетесь-неизвестно. Что ж ему, и этих упустить?

Галль тяжело вздыхает, потом отхлебывает из чашки, обжигается, кривит губы. Потом, подув, делает еще ГЛОТОК. От усталости и раздражения на лбу у него резче обозначились морщины, под глазами мешки. Он покусывает губу. Он мокр от пота и тяжело дышит.

– Скоро ли, черт возьми, он вернется? – наконец спрашивает Галль и снова прихлебывает из чашки.

– Дня через три-четыре. – Журема садится напротив пето, па ящик с ременной сбруей. – Он сказал, чтоб вы обождали, а он, как придет, сведет вас в Канудос.

– Три-четыре дня!… – Галль в отчаянии закатывает глаза. – Целая вечность!…

Снаружи доносится перезвон колокольцев. Собака начинает лаять, тычется носом в дверь, просится наружу. Галль поднимается, идет к изгороди, выглядывает. Телега там, где он ее оставил, – у примыкающего к дому корраля, в котором стоят овцы. Глаза у них открыты, но стоят они смирно, и звон колокольчиков смолкает. Двор Руфино стоит на самой вершине холма, в ясную погоду виден Кеймадас, но сейчас занимается хмурый рассвет, небо затянуто тучами, и, куда ни глянь, повсюду одна и та же каменистая волнообразная равнина. Галилео снова устраивается в гамаке. Журема наливает ему вторую чашку. Мохнатая собачка лает и скребется в дверь.

«Три-четыре дня…»-думает Галль. Невообразимый срок, за это время может случиться все что угодно. Что же делать? Искать другого проводника? Отправляться в Монте-Санто одному и попробовать нанять кого-нибудь там? Так или иначе, здесь с оружием оставаться нельзя: во-первых, нового ожидания ему не вынести, он просто взбесится, а во-вторых, Гонсалвес прав: части майора Брито могут раньше его оказаться в Кеймадасе.

– Это, должно быть, ты постаралась, чтобы Руфино дал согласие вести людей из Жакобины? – спрашивает Галль Журему, которая колотит палкой по угольям, гася огонь. – Ты ведь не хотела, чтобы он шел со мной в Канудос!

– Не хотела, – отвечает она так твердо, что злость Галля проходит и ему становится смешно.

Но Журема очень серьезно, не моргая, глядит ему в глаза. Кожа туго обтягивает ее удлиненное лицо с высокими скулами и крутым подбородком. Волосы скрывают выпуклости и впадины черепа-они бы все рассказали, выдали, объяснили.

– Побили же солдат в Уауа. А теперь, говорят, в Канудос идут новые. Конечно, я не хочу, чтобы Руфино убили или засадили. В тюрьме он сразу помрет. Ему надо бегать все время, ему на месте не сидится. Еще мать говорила: «У тебя пляска святого Витта».

– Пляска святого Витта… – повторяет за ней Галль.

– Кто заболеет, ну ни минуты не может спокойно посидеть, – объясняет Журема. – Знаете, они, когда идут, прямо пляшут.

Собака снова злобно взлаивает. Журема открывает двери и выталкивает ее наружу. Слышится лай и перезвон колокольцев. Галль мрачно наблюдает за Журемой, которая ворошит угли веткой. Вьется, закручивается спиралью дым.

– А потом Канудос – это имение барона, а мы от него ничего, кроме добра, не видали. Если б не он, не было бы у нас ни дома, ни земли, ни овец. А вы ведь стоите за мятежников, хотите им помочь – затем и в Канудос собрались. Как вы думаете, приятно будет барону узнать, что Руфино якшается с теми, кто захватил его фазенду?

– Да уж, приятного тут мало, – не без ехидства ворчит Галль.

Овцы громче звенят колокольцами. Обеспокоенный Галль встает, двумя шагами пересекает двор, смотрит наружу: в белесом рассветном тумане уже проглядывают очертания деревьев, кактусов, валунов. Вон стоит телега, и брезент, которым прикрыта кладь, такой же бурый, как эта равнина. Рядом привязан мул.

– А вы верите, что Наставника послал господь? – спрашивает Журема. – И предсказаниям его верите? Ведь он толкует о том, что сертаны станут морем, а море-сертаном, что воды Вассы-Баррис потекут молоком, берега превратятся в маисовую лепешку и вовеки не будет голода.

Ни в голосе ее, ни в глазах нет насмешки или издевки, и Галль снова, еще пристальней, глядит на нее, пытаясь понять, как же она-то относится к этим пророчествам. Но удлиненное лицо, туго обтянутое гладкой кожей, безмятежно, спокойно и непроницаемо, точно у китаянки или индианки, – вот так смотрел на Галля и тот человек со шрамом, с которым они беседовали в кожевенной мастерской: невозможно было понять, о чем думал неразговорчивый посланец Наставника.

– Видишь ли, когда люди умирают с голоду, инстинкт может подавить здравый смысл… – бормочет Галль, допив до дна. – Они готовы поверить в любой вздор, чушь, бред. Суть не в этом, а в том, что они делают. Делают же они многое: упразднили собственность, брак, сословия, сбросили гнет церкви и государства, разбили правительственные войска. Они отвергают деньги, мундир, сутану…

Но лицо Журемы по-прежнему как каменное, и в темных, чуть раскосых глазах нет ни любопытства, ни интереса, ни тепла. Влажные ее губы чуть-чуть поджаты.

– Сами того не зная, они начали оттуда, где остановились мы, – продолжает Галль, спрашивая себя, понимает ли Журема хоть слово из его речей. – Они поднялись на борьбу, они возродили Идею-и потому я здесь. Я хочу помочь им.

Он переводит дух, словно долго кричал, надрывался. Вот теперь стало ясно, до чего же вымотали его две бессонные ночи, а известие о том, что Руфино нет в Кеймадасе, просто подкосило. Закрыть бы глаза, лечь, вытянуться-хоть под телегу забраться, поспать несколько часов. А может быть, остаться в гамаке? Но как отнесется к этому Журема? Вдруг возмутится?

– А вы знаете, что за человек приезжал из Канудоса? Ну, тот, с кем вы говорили? Меченый! – Но на Галля это имя не производит должного впечатления, и Журема с оттенком растерянности добавляет:-Злодей из злодеев, гроза всех сертанов. Душегуб, грабитель. Не приведи господь с ним повстречаться: он отрезал людям носы и уши.

За воротами снова брякают колокольцы, и одновременно раздается яростный лай, ржет мул. Галль вспоминает посланца Наставника, чудовищный шрам на его лице, его странное спокойствие, его