Меченый? Человек, говоривший с Журемой, – Меченый? Рядом толковали о драгоценностях Присно- девы, о каком-то докторе Агиляре де Насименто. Шаги и голоса то приближались, то удалялись. Все разбойники из сертанов оказались в Канудосе, все душегубы стали праведниками. Как это понять? Люди прошли в метре от него, и репортер увидел прямо перед собой две пары ног.
– Желаете послушать ужасную и назидательную историю Роберта Дьявола? – раздался голос Карлика. – Я и ее знаю, сеньор, я часто ее рассказывал.Желаете?
– Как-нибудь в другой раз. А почему ты называешь меня сеньором? Разве тебе неизвестно мое имя?
– Известно… – пробормотал Карлик. – Прошу прощения.
Шаги стихли. «Боже мой, Жоан Апостол, тот самый, кто отсекал своим жертвам уши и нос, оскоплял врагов, каленым железом выжигал у них на щеках свои инициалы, тот, кто вырезал целую деревню, чтобы подтвердить свою дьявольскую природу. И Меченый– конокрад, грабитель, кровопийца!» И оба-в двух шагах от него. Как жалко, что нельзя записать это, думал в смятении репортер.
– Заметила, как он глядел на тебя? Вот повезло-то! Теперь будешь с ним жить, под крышей, и есть будешь всегда досыта. Он ведь один из тех, кто тут верховодит, – снова раздался голос Карлика.
Ну, а с ним что будет?
«Нет, – думает лейтенант Пирес Феррейра, – тут на каждого приходится не по десять мух, а по тысяче, и они знают, что с ними не совладаешь». Когда новичок по наивности взмахивает рукой, чтобы согнать их, они не трогаются с места. Должно быть, это единственные в мире мухи, которые не взлетают, когда в миллиметре от них звонко хлопает человеческая ладонь. Глаза их дерзко смотрят на несчастного. Да, их можно раздавить, но что толку? На месте раздавленной тотчас возникнут невесть откуда десять или двадцать других. Лучше уж смириться с их присутствием, как смирились жители сертанов: мухи ползают по тарелкам и по одежде, покрывают сплошной шевелящейся массой стены и съестные припасы, облепляют младенцев. Перед тем как откусить кусочек рападуры, сертанцы сгоняют муху, а если она ненароком попала в рот– выплевывают. Здешние мухи крупнее салвадорских: из всех обитателей сертанов, где и люди и животные кажутся бесплотными тенями, это единственные жирные существа.
Лейтенант, не одеваясь, валяется на неубранной кровати в своем номере гостиницы «Континенталь». В окно виден вокзал и щит с надписью «Вилла-Бела-де-Санто-Антонио-де-Кеймадас». Кого он ненавидит больше-мух или этот поганый городишко, в котором, судя по всему, он обречен окончить свои дни, умирая с тоски и размышляя о повадках здешних мух? В подобные минуты он забывает даже, как ему повезло-здесь, в переполненном войсками Кеймадасе, где тысячи солдат и офицеров ночуют в бараках, наскоро выстроенных по берегам Итапикуру, или жмутся вчетвером в снятых или попросту занятых без спросу комнатах, он, лейтенант Пирес Феррейра, один занимает номер местной гостиницы. Этой привилегией он пользуется по праву старожила: ведь он здесь с тех самых пор, когда 7-й полк под командованием Морейры Сезара выступил в Канудос, а ему было дано унизительное поручение– заниматься отставшими и больными. Глядя в это окно, был он свидетелем событий, от которых вот уже три месяца лихорадит сертаны, и штат Баию, и всю Бразилию. Он видел, как полковая колонна двинулась по направлению к Монте-Санто; он видел, как возвращались потом уцелевшие в этой катастрофе солдаты и офицеры, в глазах которых застыли изумление и ужас; он видел, как еженедельно прибывавшие из Салвадора поезда извергали из своего чрева пехотные батальоны, полицейские отряды и добровольцев, съехавшихся в этот засиженный мухами город, чтобы отомстить за смерть патриотов, установить попранный мятежниками порядок-незыблемую и неколебимую Республику. Глядя в это окно, он видел, как сотни рвущихся в бой людей, таких пылких, таких неистовых, увязали в паутине бездействия, неподвижности и забот, не имевших ничего общего с теми высокими целями, которые привели их сюда, – негде было жить, нечего есть, не с кем спать. Не было даже врага. А что же было? Кражи и поножовщина. Накануне лейтенант Пирес Феррейра присутствовал на военном совете офицеров 3-го батальона, созванном в связи с чрезвычайным происшествием-пропажей сотни винтовок «конблен» и двадцати пяти ящиков с патронами, – и слушал полковника Жоакина Мануэла де Медейроса, который прочел заочный приговор военного трибунала, осудившего злоумышленников-даже при условии немедленного возвращения украденного – на смертную казнь, а потом доверительно сказал своим офицерам, что до сих пор еще не решено, как перебросить в Канудос огромный экспедиционный корпус. Выступление откладывается на неопределенный срок.
«Войдите», – говорит лейтенант, услышав стук в дверь. Это его денщик пришел напомнить, что скоро начнется экзекуция над рядовым Келузом, приговоренным к телесному наказанию. Лейтенант, позевывая, натягивает на себя мундир и пытается припомнить физиономию этого Келуза, которого не то неделю, не то месяц назад секли за какую-то провинность. Он же его и сек. А за что? Вина известная: украл что-нибудь из полкового имущества, ограбил обывателей, еще не успевших убраться из Кеймадаса, затеял драку с солдатами другого полка или пытался дезертировать. Командир роты полагал, что розгами можно укрепить пошатнувшуюся дисциплину – солдаты томятся от безделья, от тоски, от скверной и скудной кормежки. Ему, лейтенанту Пиресу Феррейре, вовсе не по вкусу стегать подчиненных, но экзекуции стали частью повседневной жизни, он привык к ним, как привык спать, одеваться, раздеваться, обедать, вдалбливать в солдатские головы премудрости воинской науки-вроде материальной части винтовок системы Конблена и Манлихера, действий взвода в наступлении и обороне-или же размышлять о мухах.
Выйдя из дверей гостиницы, лейтенант идет по каменистому склону, который тянется до церкви, святого Антония и носит название Проспекта Итапикуру, оглядывает по дороге окружающие Кеймадас холмы, покрытые высохшим от зноя кустарником, – они поднимаются над крышами зеленых, белых или синих домиков. Новобранцам во время учений тяжко приходится на этих раскаленных холмах. Он сам водил рекрутов, заставлял их окапываться, ложиться и вскакивать по команде и знал, что они обливаются потом, а многие теряют сознание. В большинстве своем это волонтеры из других штатов, они не привыкли к такому пеклу: сделать даже несколько шагов по пустыне, да еще с полной выкладкой, – мука мученическая.
Сейчас улицы Кеймадаса почти пусты, зато вечером в глазах рябит от разноцветных мундиров, в ушах звенит от разноязыкого говора-можно услышать все бразильские наречия и диалекты; солдаты и офицеры бродят по городу, болтают, бренчат на гитарах, поют и слушают песни, вывезенные из родных краев, пьют водку, которой еще можно разжиться по бешеным ценам. Кое-где мелькают фигуры солдат в расстегнутых мундирах и в нижних рубашках, но до самой церковной площади, обсаженной широколиственными пальмами, где всегда щебечет множество птиц, не встретишь ни одного местного. Их и в городе-то почти не осталось. Разве что какой-нибудь скотовод-вакейро, не уехавший вовремя по старости, болезни или просто потому, что был тяжел на подъем, взглянет на тебя, не скрывая злобы, с порога своей лачуги, которую должен теперь делить с незваными гостями.
Возле пансиона Приснодевы Благодатной – на стене висит объявление: «Без верхнего платья не обслуживаем»– он встречает молодого офицера с красным от загара лицом. Это лейтенант Пинто Соуза из его батальона. В Кеймадасе он всего неделю и еще не успел потерять свойственную новичкам восторженность. Лейтенанты подружились и по вечерам часто прогуливаются вместе.
– Я прочел ваш рапорт о том, что произошло в Уауа, – говорит Пинто Соуза, шагая рядом с Пиресом Феррейрой по направлению к лагерю. – Это ужасно.
